Человек из паутины - Александр Етоев

– Я готов, – сказал Ванечка. Он, действительно, был готов. Раз Машенька отсюда уходит, то какой ему смысл лежать в этом пасмурном, постылом приюте. Лечить его здесь не лечат, а только морочат голову. Слушать же утешительные слова и день и ночь чесать языком с соседом – без этого он как-нибудь проживет. Словом, больше его здесь ничто не держало. Поэтому Ванечка повторил: – Я готов.

– Всё, уматывай, я тебя отпускаю, – протянул ему Семен Семеныч ладонь. – У тебя глаза правильные. Погоди, куда, а бумаги? – остановил он на ходу Ванечку, когда тот, покачиваясь от выпитого, повернулся и зашагал к двери. – Кто ж тебя выпустит отсюда такого – без бумаг-то? Да и одежду надо сменить на цивильную. Не в халате же ты через проходную пойдешь, смешно!

– А меня? – спросил Алик, справившись наконец-то со слюнотечением. – Я тоже хочу на выписку.

– Тебя? – ядовито сказал заведующий. – Нет уж, дорогой мой, не выйдет. За тебя заплачено за две недели вперед, поэтому лежи и не рыпайся. А не то пропишу тебе пропердол в вену, и будешь ты у меня бздеть горохом до самого морковкина заговенья.

Долгий путь в квартиру Калерии Карловны проходил через приемный пункт стеклотары, известный каждому приличному обитателю Малого проспекта ВО под именем «Три покойника».

Колька как всегда вошел в «Три покойника» со двора, потому что был здесь человеком своим и даже подменял иногда хозяина пункта Феликса Компотова-старшего в трудном деле приема от населения стеклотары.

Сегодня на приемке сидел Глюкоза, на самом деле фамилия была у Глюкозы Хлястиков, но по фамилии его называли редко.

Феликс Компотов-старший лежал на ящиках и читал газету. Газета была старая, в масляных селедочных пятнах и мелких дырочках от сапожных гвоздей, которые таскал сюда килограммами колченогий сапожник Жмаев в обмен на малые дозы плодово-ягодного портвейна. Портвейн приемщикам ничего не стоил, поскольку вся эта сомнительного вида бодяга сливалась ими же по каплям из принимаемых на пункте бутылок в специальное эмалированное ведро с надписью: «Для замачивания бинтов». Пить это бодяжное пойло было, по слухам, небезопасно, местные старожилы-василеостровцы вспоминали даже случаи с печальным исходом, да и имячко свое «Три покойника» приемный пункт на Малом проспекте получил, как поговаривали, неспроста. Но все, что гибелью грозит, сулит, как известно из литературы, также и неизъяснимые наслаждения, поэтому отбою от желающих поучаствовать в этой своеобразной русской рулетке на пункте не было.

– Знаешь, почему с космосом сейчас в мире хана? – Феликс Компотов-старший посмотрел поверх газеты на Кольку и показал ему на ящики по соседству. – А потому что инопланетяне унюхали, что не сегодня – завтра мы им весь космос засрём, как засрали свою родную планету. Думаешь, отчего эта хрень и срань – ну, там, межнациональная рознь, противостояние богатых и бедных, чурок и христиан? Оттого что эти космические поганцы засылают к нам своих эмиссаров, которые воду и мутят, как черт в болоте. Это, значит, чтобы средства, вместо того чтобы в космос вбухивать, мы разбазаривали на гонку вооружений, ядри их мать.

– Фигня, Коля, не бери в голову, – от окошка, где шла приемка, раздался бодрый голос Глюкозы, – это он после вчерашнего такой умный, он вчера конину с водярой смешивал. А от кого это так говном воняет? – Глюкоза шумно потянул носом и высунулся по плечи в окошко. – Эй, дядя Миша, опять тебе невтерпёж? Не ты? Тогда кто? Кто, я говорю, обосрался?

– Это, ребята, я, – недовольно признался Колька. – От меня шмонит. Это я, когда от Карловны к Доценту ходил, в чье-то говно вляпался. Вот. – Он выставил перед собой ногу, и ребристая подошва его ботинка заходила возле самого носа Феликса Компотова-старшего.

Утомленный Компотов-старший нехотя шевельнул ноздрёй. Так же нехотя помахал газетой и усталым голосом произнес:

– Я бы этим гандонам щупальца-то ужо повыдёргивал.

– Ребята, – перебил его Колька, – я тут вот что, типа, подумал. Надо бы, когда Доцента-то из больницы выпишут, рыло пидорасу начистить. А то мы здесь, понимаешь, вкалываем, а он там, понимаешь, на койке кверху жопой отлеживается. Ты вот, Феликс, мужик культурный, газеты читаешь, а ведь денежки эта карга Карелия не тебе, а ему отстегивает. Нет, скажи, только честно, прав я или не прав?

– Лично мне по херу. – Компотов-старший зевнул. – Я с твоей Калерией трудовых договоров не подписывал и горбатиться на нее не намерен. Рыло если надо кому начистить, начистим. Эй, Глюкоза, начистим рыло? Ну, а если за это еще и бабок дадут, тогда начистим чин чинарём, культурно, со знаком качества.

– Слышь, Компот, у тебя водяры там не осталось? – Колька из тридцатой квартиры облизнул потрескавшиеся губы. – Трубы погасить надо. От Карловны в последнее время стакана тархуновки не допросишься. А от Клавки-Давалкиного блевонтина даже мухи на стекле дохнут, когда дыхнёшь.

– Вон ведро, вон черпак, – не глядя кивнул Компотов куда-то в угол. – Много не наливай, сегодня менты придут, это мы ментам приготовили, завтра какой-то ихний ментовский праздник. Кстати, Коля, раз ты пришел, давай-ка поработай на благо родины. Вон, в посуду, которая из-под «Охты», возьми воронку и разливай, только медленно, чтобы на пол не расплескать, понял?

– Ага, – согласился Колька. – Для ментов – это мы пожалуйста, ментярам говна не жалко. Сам сначала глотну для храбрости, чтобы, значиться, рука не дрожала, и распузырю в один секунд.

Где-то через час-полтора Колька, уже хорошенький, бодро поднимался по лестнице на чердачную Калериеву жилплощадь. Место это для пущей важности называл он значительно – «штаб-квартирой», а Калерию – естественно, за глаза – представлял друзьям-алкашам как его, Колькину, компаньоншу по будущему паутинному бизнесу.

Произведя конспиративный звонок – три длинных с интервалом по три секунды и пулеметную очередь из коротких, – Колька из тридцатой квартиры погасил каблуком окурок и в ответ на шорох за дверью хриплым шепотом произнес:

– Свои.

Бабка, высунув в щелку нос, посмотрела на него подозрительно, ощупала цепким взглядом и только тогда впустила.

– Старший сержант Николай Морозов задание выполнил. Доставил, передал, всё путём. – И скрюченной лопатой ладони Колька из тридцатой квартиры коснулся своего правого уха – отдал генеральше честь.

– Уже нажраться успел, – покачала головой бабка. Затем принюхалась и скривила губы. – Говном закусывал?

– Никак нет, бананом, – скромно отрапортовал Колька. – В говно я вляпался, когда срезал угол. Там у них, в Медицинском, доктора, сволочи, прямо на панель серют. – Он принюхался и пожал плечами. – Не воняет уже почти. Слышь, бабуля… – Колька сунул руку в карман, чтобы показать на живом примере, что денег у него хер-ни-хера и неплохо бы отстегнуть капустки за успешно выполненное задание. Тут лицо его удивленно вытянулось. Рука медленно выползла из кармана, и вместе с рукой – записка. Та самая, особо секретная, которую он должен был передать через вахтера Доценту, замаскированному под лиловокожего негритоса. – Вот ты, ёп-ты! – хлопнул себя по башке Колька. – Это ж я ему вместо твоей писульки бумагу из больницы имени Нахмансона отдал. О том, что за проданный мной скелет выплата будет производиться частями в соответствии с пунктом номер четыре заключенного в марте месяце договора.