На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ - Константин Деревянко

Я думал: как же так, выдвигать меня на такой пост и даже не посоветоваться со мной на последней встрече по делам, за которые я вскоре, наравне с командиром, буду нести ответственность. Возможности кавказских портов я знал до мельчайших подробностей – где и какой изгиб причалов и какие условия стоянки в гаванях портов, так как, будучи артиллеристом и помощником командира эсминца, командиром корабля и начальником штаба бригады эсминцев, многократно посещал все порты и подолгу в них стоял, зарисовывал их и записывал все данные о них. Входил в эти порты и выходил во всякую погоду днем и ночью. Начштаба флота, я и командиры корабельных соединений на картах и планах, с лоциями в руках и по собственному опыту и записям могли дать комфлоту полную и исчерпывающую информацию и обосновать перед Военсоветом флота, без выезда на место, возможность, хотя и с большим трудом и изобретательностью, при большой скученности разместить хоть сегодня весь корабельный флот в портах Кавказа. И даже огромная сложность, связанная с вводом линкора в Потийский или Батумский порт, при наличии имеемых там буксиров, не вызывала у меня сомнений в благополучном исходе этого дела, безусловно при наличии тихой погоды. Этот вопрос тогда всех нас волновал, и в мирное время никто и не заикнулся бы о вводе линкора в Потийский порт, его бы осмеяли как неудачного шутника, но война на многое заставила нас изменить взгляды, а тут еще безвыходность положения, все это заставляло совершать сверхвозможное. В свете этого побуждения Октябрьского убыть для личной рекогносцировки на далекий Кавказ, за 400 миль, в такой грозный час для самого Севастополя – остались для меня и тогда, и теперь непостижимыми. И когда я стал его непосредственным подчиненным, наши отношения переросли в боевую дружбу, создалась атмосфера взаимной доверительности в беседах, а с моей стороны утвердилось понимание сложного характера этого выдающегося военачальника, я никогда не затрагивал, даже в непринужденных беседах, этой щекотливой для него темы. Я остерегался сделать ему больно.

При всем величайшем уважении к этой личности, не побоюсь сказать – преклонении перед его воинскими, партийными и общечеловеческими добродетелями, при всем том, чем я обязан ему в личном плане, за быстрое продвижение в войну по службе, вот при всем этом я обязан сказать честно правду: уход комфлота из Севастополя в далекие тыловые базы, даже по важнейшим делам флота, в угрожающей ситуации для Севастополя, надо признать неоправданным. Член Военсовета флота Н.М. Кулаков в своих воспоминаниях пишет по этому поводу: решение комфлота было в тот момент не лучшим образом действий[26]. Но я должен тут же оговориться: за сухопутные дела в Крыму всю ответственность перед Ставкой несли адмирал Левченко и генералы Батов (назначенный Ставкой заместителем Левченко) и Петров; к тому же контр-адмирал Г.В. Жуков назначен заместителем командующего флотом по обороне Главной базы Севастополя с суши, то есть было кому заниматься защитой Севастополя, на комфлота навалились заботы о кораблях и авиации. У него также было желание лично самому проинструктировать командира Потийской базы, офицера не корабельной службы, как управиться с той массой кораблей, которые нахлынут в Поти и Батуми. Так что повод был, другое дело – обстоятельства, позволяли ли они покидать Главную базу, командиром которой по нашей устоявшейся структуре являлся командующий флотом. Но комфлот вправе по-своему оценивать обстоятельства.

Пройдет трое суток, враг подступится к Севастополю, и нарком ВМФ адмирал Кузнецов прикажет Октябрьскому немедленно возвратиться в Севастополь.

В день ухода комфлота меня разыскал начальник отдела кадров капитан 1-го ранга Г.А. Коновалов и сообщил мне, что нарком ВМФ подписал приказ о моем назначении начальником штаба Потийской военно-морской базы и что меня приглашает наштафлота.

Понимая, о чем будет идти речь, я прихватил с собой планы портов Кавказа. Елисеев сразу завел разговор о базировании линкора «Парижская коммуна». Я без колебаний заявил: только Поти. И показал на пассажирский причал порта. А о Батуми подумаем после. Иван Дмитриевич Елисеев меньше моего бывал в кавказских портах, и ему не доводилось водить корабли, но, как человек, быстро, на лету схватывающий суть любого сложного дела, согласился, а про Батуми сказал: иметь его про запас. Вошедший во время нашей беседы член Вовнсовета флота Кулаков добавил: конечно же этот вопрос надо обсудить с командующим эскадрой. Елисеев приказал мне сегодня же на крейсере «Красный Кавказ» убыть в Туапсе, а оттуда оказией в Поти, но до этого повидаться с командующим эскадрой контр-адмиралом Л.А. Владимирским и обсудить с ним вопрос базирования кораблей эскадры и особенно линкора в портах Потийской базы.

Лев Анатольевич Владимирский – бывший мой командир. Был его помощником, когда он командовал эсминцем «Петровский». И, можно сказать, съел с ним пуд соли. Высочайшего класса кораблеводитель, выучивший и воспитавший замечательную плеяду черноморских командиров надводных кораблей, в том числе и таких асов кораблевождения, как Зубков, Ерошенко, Марков, Зиновьев, Годлевский, Буряк, Борков, Козлов, Шегула, Шевченко, Леут, Горшенин, Валюх, Бобровников, Сухиашвили, Абрамов, Бакарджиев, Жуков, Жиров. На командирском мостике в походах, пожалуй, Владимирскому равных не было, если не считать моего другого командира – М.З. Москаленко (когда я был командиром сторожевого корабля и комдивом сторожевиков, он был комбригом эсминцев). Лев Анатольевич был бесстрашен в борьбе со стихией. Не признавал, не принимал во внимание никакой силы ударов волны, обращаться к нему с просьбой убавить ход, чтобы не ломать корабль и облегчить участь укачивающихся, было бесполезно. Сам промокший до нитки и наглотавшийся соленой воды, он обычно отвечал мне: отремонтируемся и отдохнем в базе, а сейчас всем оморячиваться, такая удачная погода не всегда выпадает, выдался случай для хорошей морской выучки, кто научится в жестоких штормах не бояться опрокидывающегося на тебя темно-зеленого, многотонного вала волны, тот и в бою окажется сущей находкой. Вот и попробуй такому доказывать, слишком убедительны его доводы. Он был образованным моряком, знатоком оружия и тактики. Отлично знал морской театр и все черноморские порты.

Но вот сейчас, как раз на этом, мы с ним и не спелись. Владимирский был тем хорош, что вел беседы со всеми на равных, и даже позволял поспорить с ним – до принятия решения. Конечно, у него были свои слабости, например, по части твердости в руководстве, и в этом с Октябрьским они были противоположностями. Будучи деликатным в обхождении, он, когда не был согласен, не всегда был способен в открытую отвергнуть предлагаемое, а обещал: подумаю. Или отвечал междометиями. Сойдя с мостика, он подчас становился другим, чем был в борьбе со стихий. Нужно было обладать силой воли, чтобы быстро разрешить с ним какой-либо сложный вопрос, добиться у него принятия решения, крайне необходимого сейчас же по делу неотложной важности. Частенько такое решение надо было немедля реализовать, так как другой, кому не нравилось это решение, мог ему передоложить, и Лев Анатольевич, по доброте и мягкости своей, мог перерешить. А это недопустимо в любой сфере деятельности людей и дважды опасно в военном деле. Отменять можно и нужно только несуразности, но и то не вводить в систему, ибо это вносит неуверенность в работе. Бывало, что Лев Анатольевич передоверится докладчику молчаливым или нетвердым согласием, поддавшись авторитету докладывающего, когда требовались командирские глубокие раздумья, с проявлением твердой воли; особенно это важно в крупных оперативных делах. И это в будущем сыграет свою роковую роль. Но это в будущем.