Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов

– Побуду, побуду… Дня четыре.

– С головой-то что? – Мать сразу насторожила повязка на голове Ольги, как только она увидела дочь.

– Так, пустяки…

Ольга взяла на руки сына, стала целовать лицо, руки. Сережа открыл глаза и, увидев незнакомую женщину, заплакал.

Подошла Пелагея Петровна, взяла его к себе.

– Это твоя мама, Сережа. Твоя мама…

На руках у бабушки мальчик успокоился, но продолжал смотреть на Ольгу сердито и хмуро.

– Совсем отвык, – кручинилась бабушка. – Долго воевать-то собралась?

– До конца войны.

Ольга вытащила из чемодана игрушечный самолетик, сделанный умельцами из плексигласа, дала сыну. Но он отвернулся, не взял.

– Может, хватит, пока жива? – не унималась Пелагея Петровна. – И о нас подумай. О сыне.

– Не надо об этом, мама. – Ольга подошла к сыну. – Ну иди ко мне, иди, мой маленький.

Сережа нехотя протянул к ней руки. Ольга прижала его к себе, стала целовать лицо, голову… Слезы застилали ей глаза, и она ушла с ним в другую комнату.

Раздосадованная Пелагея Петровна устало села на стул. Трудно жилось ей с внуком. Сама она работала на фабрике, где шили солдатское обмундирование. Рабочий день длился по 14–15 часов, и она так изматывалась за день, что домой возвращалась еле волоча ноги. Пока она была на фабрике, с внуком сидела знакомая старушка из соседнего подъезда. Вечером Пелагея Петровна приводила его домой, готовила ужин, кормила, укладывала спать. А когда он засыпал, шла в ванную, стирала белье, потом на кухне варила кашу на завтра. И так каждый день. Годы уже не те, силы заметно поубавилось, а такая нагрузка была для нее, конечно, тяжеловата. Но она успевала все делать дома, была хорошей производственницей. За ударный труд ее не раз премировали, писали о ней в местной газете. Казалось, что еще надо старому человеку? Но ее постоянно тревожила Олина жизнь. «Что будет делать она, если Оля погибнет на фронте? На кого оставит внука? Сама уже старенькая, одолевают болезни. Так что долго не протянет. И будет расти внук сиротой, один-одинешенек». Она никак не могла, да и не хотела мириться с этой мыслью. Конечно, в душе Пелагея Петровна гордилась дочерью, ее настойчивостью, смелостью. Трусливые люди в авиацию не идут, это она понимала. Да и орден, который был на ее груди, говорил о том, что дочь на фронте воюет умело. Только вот ранение Ольги очень взволновало Пелагею Петровну.

«Могут ведь убить. Это война». Она и раньше с тревогой думала об этом, но за работой, в сутолоке жизни как-то все забывалась, а теперь эти мысли снова лезли в голову. Она знала, что поправить ничего уже нельзя, Ольга не отступится, но, как и всякая мать, она беспокоилась, переживала, хотела дочери в жизни только добра и счастья.

«А в чем оно, счастье? Может, для нее летать – это и есть то самое счастье?» – потихонечку успокаивала она себя, прислушиваясь к веселому смеху внука и дочери за стеной.

Пошла на кухню готовить ужин.

За столом пили чай, ели бутерброды с колбасой и маслом, слушали словоохотливого Сережу. Ольга заметно преобразилась, на щеках появился румянец, в глазах светилась радость.

Пелагея Петровна украдкой поглядывала то на внука, то на дочь и чувствовала, как умиротворенная теплота обволакивает сердце.

«Пусть летает… Пусть летает… Что же теперь делать? Видно, судьба ее такая. Только веди себя там, доченька, по совести, не срами себя. А мы уж как-нибудь проживем тут. Глядишь, и тебя дождемся. Летай, бей проклятых иродов…»

5

У дома на лавочке сидела Надя, пришивала к гимнастерке воротничок. Рядом стояла, нервно теребя пилотку, растроенная Аня. Она узнала сегодня от врачей, что Ольгу хотят отстранить от полетов на ПЕ-2 и перевести в легкомоторную авиацию. Это известие ее ошеломило. Ей было жаль Ольгу. Да она и сама не представляла, как будет летать с другой летчицей: до того привыкла к Ольге.

«Пусть переводят и меня. С другими летать я не буду!» – горячилась она.

У соседнего дома залаяла собака. Надя отложила шитье, прислушалась.

– На кого она там лает? Видно, чужой кто-то.

Аня вышла за калитку, увидела Ольгу.

– Оля! – кинулась ей навстречу. – Наконец-то! Заждались тебя…

– Насилу добралась… Как вы тут? – присев па лавку, спросила Ольга.

– Летаем помаленьку, – блеснула карими глазами Надя, обнимая Ольгу. – У мамы была?

– Была, была… – Ольга достала из чемодана письма, свертки, коробки, раздала девушкам. – Получайте свои подарки.

Аня развернула письмо, быстро забегала по листу глазами.

– Все обо мне волнуется, – складывая письмо, тоскливо проговорила Аня. – Мама, мама…

Надя оторвалась от своего письма, глухо проговорила:

– Для них мы всегда дети.

Аня села на лавку, вздохнула:

– Так хочется побыть дома… Закрою глаза, и все мне город представляется, Волга… Дом наш на берегу реки стоит. Встанешь утром – кругом тихо-тихо. Птицы поют… Березки колышутся… Пароходы плывут…

Ольга тепло посмотрела на Аню, подумала: «Сколько в тебе, Анна, осталось еще от детства! Бегать бы тебе по берегу Волги, встречать рассвет…» – и подала ей коробку:

– Твои любимые.

– Пирожки! Вот здорово! – Развернув коробку, предложила: – Угощайтесь. Моя мама – большая мастерица печь пирожки.

Девушки потянулись к домашним пирожкам, от которых давно уже отвыкли.

– Так вкусно! – нахваливала Надя, уплетая один пирожок за другим.

Аня покосилась на Надю, ей очень хотелось сообщить Ольге про Надино замужество, да колебалась, ждала, может, Надя сама скажет об этом, но она лишь с аппетитом ела пирожки да нахваливала их.

И тогда Аня решилась.

– А у нас новость.

– Какая? – повернулась к ней Ольга.

– Расписались они…

– Правда… – улыбнулась Надя.

– А свадьба?

– Свадьба после войны. Такой был уговор.

– Поздравляю, милая! – обняла ее Ольга. – Счастья тебе и дюжину ребят.

– Это насколько духу хватит, – тихо, сдавленно засмеялась она.

– А как к этому отнеслось начальство? – спросила Ольга.

– Пришли, поздравили…

– Да кто имеет право запретить? – вскинула Аня брови: – Это любовь! Дело личное.

– Может, ты тоже собралась? – посмотрела на нее Ольга.

– Я пока подожду… – Аня гордо подняла голову, расправила под ремнем гимнастерку. В ее поведении, рассуждениях порой было столько непосредственности, категоричности и прямолинейности, что иной раз девушки не знали как и вести себя с ней.

Ольга надела пилотку, встала.