Хранитель персиков - Сара Эдисон Аллен

Себастиан вздернул бровь:

– И тебе это неприятно?

Звук, с которым он стянул с шеи шелковый галстук, заставил ее напрячься еще больше. Было в нем что-то соблазнительное, отчего по коже тут же поползли мурашки.

– Дело не в этом. Если бы она смогла удержать Колина в Уоллс-оф-Уотер, я бы ее расцеловала.

– Тогда в чем проблема? – спросил Себастиан.

Пэкстон колебалась, все еще чувствуя себя за-детой.

– Кажется, он считает, что мне следовало привлечь Уиллу к реставрации «Хозяйки Голубого хребта».

– А почему ты этого не сделала?

– Да мне даже в голову подобное не пришло, – ответила она. – По-твоему, Колин прав?

Он пожал плечами:

– Это было бы довольно любезно с твоей стороны.

– Вот и брат так сказал. Я вовсе не хотела никого уязвить.

– Я знаю. Просто ты любишь сама стоять у руля. И тебе никогда не приходит в голову попросить о помощи. – Себастиан улыбнулся и погладил ее по щеке. – Но кое о чем, дорогая, просить все же стоит.

– Тебе легко говорить, – пробубнила подавленная Пэкстон.

– Нет, нелегко, поверь мне, – возразил он. – Ладно, я пойду переоденусь. Ты ведь еще не видела спальню после ремонта?

– Не видела.

– Тогда пойдем вместе.

Пэкстон знала расположение всех комнат в «Тенистом дереве»: гостиная, спортзал с навороченными тренажерами, пустое помещение, в котором Себастиан вроде бы собирается устроить кабинет, и, наконец, спальня. В прошлом месяце он вскользь упомянул, что решил довести ее до ума, но к таким радикальным переменам Пэкстон оказалась совершенно не готова. Ее взору предстали серые с металлическим отливом стены и черная полированная мебель. С первых дней после покупки дома Себастиан занимался в основном тем, что ремонтировал первый этаж, попутно избавляясь от убранства в средневековом стиле, оставшегося от предыдущего владельца. Пэкстон нравилось наблюдать, как это место преображается и становится все больше похожим на самого Себастиана. Но его спальня… Она ожидала увидеть все, что угодно, но только не это – темное, мрачное логово мужчины, обставленное в стиле минимализма.

Пэкстон уже хотела уйти, чтобы дать ему переодеться, но Себастиан попросил ее остаться, а сам скрылся в гардеробной.

– Зачем тебе одному такой большой дом? – полюбопытствовала гостья, прохаживаясь по комнате.

Размер кровати потрясал. Несомненно, в ней с избытком хватило бы места и для двоих, вот только Себастиан, по-видимому, ни с кем не спешил ее делить, хотя желающих – и среди мужчин, и среди женщин – было хоть отбавляй.

– В жизни всегда должно оставаться немного свободного пространства – чтобы его в любой момент могло занять что-то хорошее.

– Ну надо же, Себастиан, какая глубокая мысль.

Он засмеялся.

Пэкстон прошла вдоль кровати, ведя пальцами по черному шелковому покрывалу. Над комодом висела какая-то картина, и Пэкстон остановилась, чтобы получше ее рассмотреть. Картина была ей незнакома: потемневшая, покрытая трещинами, несомненно, старинная, словно экспонат музея народного искусства. На ней была изображена миска спелых ярко-красных ягод, на краю которой примостилась черная-желтая птичка. Птичка угрожающе поглядывала со своего насеста, словно говорила: только посмейте тронуть мои ягоды! На кончике клюва виднелось что-то красное: то ли ягодный сок, то ли кровь. Пэкстон стало немного не по себе.

– Это досталось мне от двоюродной бабушки, – пояснил Себастиан. – Он подошел к ней так близко, что касался грудью ее руки. – Бабуля ее обожала. Картина висела у нее в гостиной рядом с камином. Единственная фамильная реликвия. Я много лет ее не трогал.

– А почему раньше не повесил? – удивленно спросила Пэкстон, не отрывая глаз от полотна.

– Не знал, надолго ли я здесь.

Пэкстон почувствовала, как ее голову сжали невидимые тиски. Девушка окаменела от неожиданности и ужаса, словно только что ей чудом удалось избежать неминуемой катастрофы. Значит, она могла потерять Себастиана? Ну почему всем так хочется сбежать из этого города? Что с ним не так? И что плохого в том, чтобы жить там, где родился, чтя свои корни и свою семью, даже если временами она невыносима?

– Ты уже дважды за вечер упомянул свою двою-родную бабушку. Кажется, раньше я вообще о ней не слышала, – заметила Пэкстон, стоя все так же спиной к Себастиану.

– Из всех родных только она одна и любила меня по-настоящему, просто потому, что я – это я. К сожалению, бабушка отошла в мир иной, когда мне было десять.

Себастиан не любил распространяться о своей семье. Из его немногословных рассказов Пэкстон знала лишь то, что отец постоянно их унижал и что у Себастиана есть брат намного старше его, который сейчас переехал в Западную Виргинию. Они жили в западной части города, на самой окраине, в трейлерном парке. «Вот и ответ на мои вопросы, – подумала Пэкстон. – Наверное, есть вещи, от которых просто необходимо сбежать подальше». Но если Себастиана она понимала, то понять своего брата не могла. Желая сменить тему разговора, девушка с улыбкой повернулась к Себастиану и весело предложила:

– Поужинаем?

Она не рассчитывала, что он стоит так близко.

– Если только у тебя на уме нет другого занятия, – ответил он.

«Держись, Пэкстон. Нельзя».

– Ты намекаешь на то, что мне не мешало бы воспользоваться твоими тренажерами? – пошутила она.

Себастиан опустил взгляд и отвернулся:

– Ни в коем случае, милая. Я люблю тебя такой, какая ты есть.

У Уиллы с Рейчел день выдался таким суматошным, что обедать пришлось на бегу: пончик в кофейной глазури, схваченный прямо с витрины, да бумажный стаканчик глясе – вот и весь обед. Сейчас казалось совершенно невероятным, что после Дня благодарения на Нэшнл-стрит наступит мертвое затишье. Зимой они могли целую неделю просидеть в магазине, так и не дождавшись ни одного покупателя. В феврале, самом морозном месяце из всех, ненадолго становилось оживленнее: многие отправлялись в Катаракт, чтобы полюбоваться на великолепные завесы изо льда и снега, в которые мороз превращал водопады. Но в целом пора с декабря по апрель была самой тяжкой для тех, кто кормился за счет туристов. Они еле сводили концы с концами, согреваясь мечтами о солнышке, лазурном небе и зелени, удивительно сочной и яркой, словно ее только что нарисовали: кажется, дотронься до любого листочка – и непременно измажешься зеленой краской.

Именно в эти беспросветные месяцы многие отчаивались: закрывали магазины и уезжали. Уилла не раз такое наблюдала. Рейчел продержалась здесь больше года, но Уилла понимала, как губительны холода для этой неугомонной стрекозы, и приходила в ужас при мысли о надвигающейся зиме, которая могла отнять у нее Рейчел. И что она тогда будет делать? Ведь только благодаря Рейчел и ее кофейно-шоколадным шедеврам самой Уилле удается хоть как-то мириться со своей жизнью, особенно теперь, когда «Хозяйку Голубого хребта» полностью восстановили, отняв у нее причину каждый день ездить домой через Джексон-Хилл.