Душераздирающее творение ошеломляющего гения - Дейв Эггерс

Кювета-полумесяц полна. В ней сейчас смешаны три цвета — зеленый, красный и черный. Кровь, идущая у нее носом, теперь выходит еще и ртом. Я исследую кювету, отмечая, что все три ингредиента не перемешиваются: зеленая жидкость — самая густая; кровь — пожиже, она просто плавает по поверхности. В углу есть еще немного черной жидкости. Видимо, желчь.

— А что это за черная дрянь? — спрашиваю я и показываю пальцем, сидя на своем насесте.

— Наверное, желчь, — отвечает она.

По дорожке в гараж проезжает машина. Открывается и закрывается дверь из гаража в прачечную, потом открывается и закрывается дверь в ванную. Вернулась Бет.

Бет ходит в тренажерный зал. Бет довольна, если я приезжаю домой из колледжа на каникулы, потому что тогда она может ходить в тренажерный зал. Она говорит, что ей нужно тренироваться. Ботинки Тофа продолжают громыхать. Бет заходит в комнату. Она в спортивной фуфайке и леггинсах из спандекса. Волосы у нее собраны, хотя обычно она их распускает.

— Эй, — говорю я.

— Эй, — говорит Бет.

— Эй, — говорит мать.

— Зачем ты залез на спинку? — спрашивает Бет.

— Мне так удобней.

— Удобней что?

— Кровь из носа, — говорю я.

— Черт. Сколько уже?

— Минут сорок.

— Ты звонил медсестре?

— Да. Она велела приложить лед.

— В прошлый раз это не помогло.

— А ты уже прикладывала?

— Конечно.

— Мама, ты мне этого не говорила.

— Мама?

— Я больше не поеду в больницу.

Мой отец, мастер маленьких чудес, совершил нечто совершенно невероятное. Вот что он сделал: примерно полгода назад усадил нас — Бет и меня (Билла не было, потому что Билл уехал в Вашингтон, и не было Тофа, которого по вполне объяснимым причинам никто не позвал) в общей комнате. Почему-то не было матери — сейчас я уже не помню точно, где она была, — но мы уселись как можно дальше от хорошо знакомых клубов дыма над ним и его сигаретой. Если бы разговор шел по принятому в таких случаях стандартному сценарию, для начала была бы разминка, потом мы обсудили бы наши дела в целом, потом отец сказал бы, что ему трудно говорить то, что он хочет сказать, и так далее, — но он просто усадил нас, совершенно не готовых к тому, что…

— Ваша мама скоро умрет.

* * *

Бет сменяет меня — придерживает лед и сжимает ноздри. Она пренебрегла моим изобретением: не стала забираться наверх, а села на ручку. Полотенце промокло. Кровь у меня на пальцах мокрая и теплая. Я иду в прачечную и бросаю полотенце в раковину — оно тяжело плюхается. Я трясу затекшими руками и достаю из сушилки новое полотенце и ботинки Тофа. Полотенце приношу Бет.

Спускаюсь вниз, чтобы посмотреть, как там Тоф. Я сажусь на ступеньки, так что мне хорошо виден подвал — комната отдыха, когда-то превращенная в спальню, а потом снова превращенная в комнату отдыха.

— Эй, — говорю я.

— Эй, — говорит Тоф.

— Как ты тут?

— Нормально.

— Есть еще хочешь?

— Скоро закажем пиццу.

— Ладно.

— Я принес твои ботинки.

— Высохли?

— Ага.

Я поднимаюсь.

— Пойди вылей это, — говорит Бет и показывает на кювету-полумесяц.

— А почему я?

— А почему нет?

Я медленно приподнимаю кювету-полумесяц над материной головой и иду на кухню. Кювета полна до краев. Жидкость в ней колышется из стороны в сторону. На полпути к кухне я проливаю большую часть себе на ногу и тут же пытаюсь понять, насколько ядовито то, что в кювете-полумесяце, со всей этой желчью и так далее. А брюки она мне не прожжет? Я останавливаюсь и наблюдаю, жду, прожжет оно мне брюки или нет, как кислота, затем появится дым, дыра постепенно расползется — словно кто-то пролил кровь чужого[34].

Но оно не прожигает брюки. Я решаю все-таки их переодеть.

Бет сжимает ноздри уже некоторое время. Она сидит на ручке дивана, около материной головы. Из кухни я делаю телевизор погромче. Прошел уже час.

Нос все еще кровоточит, а Бет приходит ко мне на кухню.

— Что будем делать? — шепотом спрашивает она.

— Надо ее везти.

— Нельзя.

— Почему?

— Мы обещали.

— Не говори ерунды.

— Что?

— Это не тот случай.

— Может, и тот.

— Я знаю, что, может, и тот. Не надо, чтобы это был тот случай.

— Она хотела сказать, что это именно тот случай.

— Нет.

— А я думаю, да.

— Нет.

— Но она так сказала.

— Она не всерьез.

— А я думаю, всерьез.

— Это исключено. Это идиотизм.

— Ты ее слышал?

— Нет, ну и что с того?

— А что ты думаешь?

— Что она просто испугалась.

— Это правда.

— И еще я думаю, что она не готова. Ты хочешь сказать, что ты готова?

— Нет, конечно. А ты?

— Нет. Нет-нет.

Бет возвращается в общую комнату. Я споласкиваю кювету-полумесяц, а в голове у меня теснятся оргвопросы. Так. Хорошо. При условии, что кровь вытекает медленно, но равномерно, сколько времени это реально может занять? День? Нет-нет, меньше — речь ведь не идет обо всей крови, а вот если бы вытекла вся кровь, это заняло бы… Да нет же, вся кровь на самом деле не вытечет, скорее в какой-то момент откажут внутренние органы — и тогда… Господи, сколько же там крови? Галлон? Меньше? Это как раз можно выяснить. Можно еще раз позвонить медсестре. Нет, нельзя. Если мы кого-нибудь спросим, нас заставят везти ее в больницу. А если они узнают, что мы должны были привезти ее, но не привезли, то мы окажемся убийцами. Можно позвонить в «скорую помощь» и спросить — чисто теоретически: «Здравствуйте! Мне в школе задали доклад о медленном кровотечении и…» Блядь. А хватит ли у нас полотенец? Господи, может и не хватить. Можно взять простыни, у нас полным-полно простыней… Может, это займет всего несколько часов. Этого времени хватит? Черт, что значит «времени хватит»? Нам надо с ней разговаривать. Вот. Мы должны подвести итоги. Как лучше говорить — спокойно, рассудительно или весело? Первые несколько минут надо говорить рассудительно… Так, все-все-все-все. Блядь, а что будет, если у нас закончатся темы для разговора и… Все необходимые приготовления мы уже сделали. Да-да, подробности обсуждать уже не надо. Надо будет сказать Тофу, чтобы он поднялся. Надо ли, чтобы Тоф поднимался? Естественно… Хотя, ох, ему не надо это видеть… или надо? Кому приятно сидеть там до самого конца? Никому, конечно, но если она останется одна… да нет, кретин, разумеется, она не останется одна: там будешь ты, там будет Бет. Блядь. Надо позвонить Биллу. Может, кому-нибудь еще? Кому-то из родственников? Дедушки-бабушки давно нет в живых, зятьев-невесток давно нет в живых, ее сестры Рут нет в живых, ее сестра Анна жива, но ее все равно нет — она пропала, где-то прячется, хиппи-уродка… Блядь. Многие уже годами не звонили. Теперь друзья. Кто именно? Есть эти, из волейбольной команды, из школы Монтессори[35]… Дьявол, мы наверняка кого-нибудь пропустим… Черт, ну забудем мы кого-нибудь, люди всё поймут, они должны… Блядь, да ведь мы все равно уедем; когда все это закончится, мы все разъедемся, ну его нахуй… Устроить циркулярный вызов? Нет-нет, слишком пошло. Пошло, зато практично, ну и, кроме того, забавно: все люди разговаривают, много голосов, это для нас хорошо — пускай все шумят и отвлекают внимание, только чтобы не было тихо, только не тихо, пускай шумят. Мы их подготовим, предупредим — но черт, как же об этом сказать? «Все обычно случается быстро», — как-то так, это не впрямую, но абсолютно понят-но — и говорить спокойно, намеками, позвонить по телефону с кухни, чтобы не было слышно, — и успеть сказать, пока мать не возьмет трубку… Вот так мы и выкрутимся: все они будут на связи одновременно… Надо позвонить в телефонную компанию, узнать, как это делается… А подписаны ли мы на эту услугу? У нас есть ожидание вызова, а вот конференц-связи, кажется, нет. Да точно нет, блядь… Нам нужна громкая связь, вот что нам нужно. С громкой связью у нас все получится… Я мог бы съездить и купить динамик, надо доехать до «К-марта», придется взять машину отца, она ездит быстрее, чем материна, намного быстрее… Там ручная передача? Нет, автоматика, я смогу ее вести; раньше, правда, никогда на ней не ездил, но я справлюсь, без проблем, быстрая машина, на трассе можно разогнаться… Черт, ведь это как минимум двадцать минут туда и обратно, плюс я буду его покупать… А если там его нет? Можно же им позвонить, идиот, конечно, сначала надо позвонить и спросить, есть ли у них динамик… Надо узнать, какой телефон у нас стоит, чтобы динамик к нему подошел — так, «Сони» и еще… Стоп, а какого черта ехать должен я? Бет торчит здесь целый год, у нее была масса времени, так пусть Бет и едет — конечно, она пускай и едет. Но она решит, что динамик нам не нужен, скажет, чтобы я выкинул это из головы… Блядь, может, действительно плюнуть на все. Плюнуть. Плюнуть. Плюнуть. И правда, чем нам может помочь динамик? Конечно, ни хрена он не поможет, надо подключиться к услуге конференц-связи. Мы позвоним Биллу, тете Джейн, двоюродным сестрам — Сьюзи и Джейни, дочерям Рут, а еще, наверное, Марку, двоюродному. Кажется, всё. Значит, примерно минут двадцать говорим по телефону, потом ненадолго вызываем наверх Тофа — пусть навестит, непринужденно, легко, весело, спокойно, спокойно, весело, легко… Ага, двадцать минут Тоф будет наверху, а потом… Вообще надо понять: сколько всего времени мы тратим на разговоры? Сколько продержится ее нос? Может, два часа, а может, больше, запросто, может, вообще весь день — Господи, кто-то же должен это знать! По традиции будем считать, что два часа. Стоп. Я ведь смогу остановить кровь. И я ее остановлю. Конечно. Я придумаю, как. Принесу еще льда. Переложу ее, сильнее запрокину голову, сработает сила тяготения. Я буду держать нос крепче, теперь еще крепче; по-моему, я все это время не держал как следует… Балядь. А что, если не получится? Да не получится ничего. Нельзя тратить последние часы на возню с кровотечением; нет, мы все поняли, пускай себе течет… телевизор сразу выключим, естественно… А не будет это слишком театрально? Блядь, мы может устроить тут театр, можем… Да мы у нее самой спросим, кретин, пусть мать решает, выключить телевизор или оставить… все-таки это ее вечер… ну и формулировочка, «её вечер», как по-скотски это звучит, как неуважительно. Блядь. Ладно, какое-то время у нас есть, можем посидеть, пообщаться, просто посидим, и все будет славно… Господи, да ничего не будет славно, там будет кровища везде… Кровища будет, да, и от того невыносимо… А может, и нет, она, в сущности, течет медленно, эта кровь… Может, даже понадобится несколько дней, чтобы вытекло сколько нужно, но, может, все пройдет хорошо, естественно: кровь постепенно стечет, словно от пиявок… какие, к черту, пиявки, подонок, уродская скотина, какие, к чертям собачьим, пиявки?.. А вот будем ли мы рассказывать, как все случилось? Нет, исключено. Все скажут: «Она умерла дома», — такое вот выражение, они так же говорили, понимаете, да? когда этот старшеклассник сразу после выпускного застрелился — парень с художественного факультатива, у него еще глаза были, как у Марти Фелдмана[36]. И потом говорили, когда женщина, у которой был рак кости, заперлась у себя дома и подожгла его. Невероятно, да? Интересно, это признак силы или у нее крыша съехала? Ей стало легче оттого, что она спалила все вокруг? Наверно, да. Или нет. «Умерла дома». Вот так мы всем и скажем — ни больше ни меньше. Люди всё поймут. Никто ничего не скажет. Отлично. Отлично. Отлично.