Закусочная «Феникс» - Илья Куприянов

– Как Вы? Мы собирались зайти на неделе, но, если можно, в двух словах…

Я вздохнул и рассказал ей об арендодателе и его требованиях. Реагировала Ольга в своём духе: сначала её большие глаза наполнились отчаянием, потом детской, бессильной злобой:

– Как же я хочу убить эту гадину! – едва не плача, Оля хлопнула своей миниатюрной ручкой по барной стойке. Этот удар сопроводил электрический треск – одна из ламп, висевших над стойкой, моргнула и погасла.

«Блеск», подумал я, «Теперь ещё лампочку менять».

Тем временем Ольга взяла себя в руки, и по её бегающему взгляду стало понятно, что она думает над возможным решением.

– Вот, – наконец выпалила Оля, дав мне визитку, – в этом банке работает одна моя старая подруга – не по возрасту, конечно, мы бывшие одноклассницы. Скажите ей, что я Вас направила. Она лучше понимает в этих лазейках, так что вполне вероятно, Вам дадут ещё один кредит.

Такого я не ожидал, поэтому где-то с минуту молчал, уставившись на мою нежданную спасительницу, которая, смеясь над такой реакцией, крепко сжала мою руку:

– Мы ещё повоюем!

Я кивнул, ещё не совсем понимая, что к чему. Пока я соображал, Оля, допив сок, корректировала план:

– Только позвоните завтра днём. Я, наверное, сначала сама к ней зайду.

Скорость поиска наилучшего решения явно превышала световую – что бы там не говорил Сергей, я свято верил в то, что Оля намного ближе к высшим существам, чем прочие люди.

– Хорошо, Ольга. Вы спасаете меня.

Собравшись, она на прощание улыбнулась:

– Да как же мы будем без «Феникса»?

Среда.

ЛЮБОВНИКИ

Познакомились они, к слову, именно в «Фениксе», так что я стал невольным катализатором и свидетелем развития их отношений. Скажу честно – видел я многое: недопонимания, обиды, конфликты… Но я знал, что они перешагнут через любое препятствие – и дальше будут идти к светлому, им одним известному, будущему. Почему я был так уверен в них?

Однажды я подсел к Ольге, засидевшейся допоздна и грустно глядевшей в окно. Видно было, что её что-то тяготит, и я, как настоящий друг, хотел её поддержать. Слово за слово, разговор зашёл о Николае.

– Он не боится оставлять вас одну? – спросил я.

Она удивлённо посмотрела мне в глаза и первый раз за вечер улыбнулась:

– Он не боится измены. Это своего рода правило: не изменять, что бы ни случилось. Бывают трудные времена, но после них всегда легче. А измена, при кажущейся своей простоте, сделает все только хуже.

– То есть, у вас есть свод правил?

– Нет, – она хихикнула и загадочно посмотрела в окно, – мы даже вслух-то этого не проговаривали. Будь у нас четкий список того, что можно, а что нельзя, мы бы поубивали другу друга. В этом вся прелесть – понимать друг друга без слов, знать, что даже неоглашенные, негласные правила соблюдаются не по принуждению, а по любви и из уважения к партнеру.

– В этом что-то есть, – сказал я. – Развестись легко, а научиться жить в гармонии сложно, но при этом второе намного приятнее впоследствии.

– Да мы ведь даже не женаты, – она рассмеялась и ушла.

Они целовались так, будто им 16, смеялись на 17, вели себя на 18, строили планы на будущее – как все мы в 20 лет, а реализовывали их так, как реализуют эти планы в их возрасте, точные цифры которого, как, впрочем, и секрет исполнения задуманного, я не выведаю у них никогда.

При всём этом оба вечных подростка прекрасно понимали разницу между борьбой с системой и тихими плевами в её сторону, а также умели нести ответственность за обнаруженные плевки. Эта их черта настолько восхищала меня, что я прощал им ненарочные нападки на мою обитель – помните про ремонт труб? Так вот, забитые благодаря их страсти туалеты я ремонтировал целиком за счёт Николая, который каждый раз, как в первый, сконфуженно оправдываясь, отдавал мне деньги после очередного приступа внезапной любви.

Они дополняли друг друга: взрывная, полная энергии маленькая блондинка Оля, и спокойный, рассудительный Николай, похожий на медведя как телосложением, так и цветом волос и бороды. При этом в нужный момент Ольга могла остудить голову, а в Колиных глазах порой блестели огоньки, выдававшие тайны тихого омута его души: и эти мелочи не давали им ни скучать, ни уставать в отношениях. Они были до жути настоящими, словно не умели притворяться – особенно это касалось Ольги, которая в свои тридцать с небольшим сумела сохранить ребёнка в душе, при этом построив карьеру, и ребёнок этот, глядя на Вас огромными голубыми глазами, говорил то, что думал, первое, что приходило на ум – и нельзя было сказать, что слова эти были выпалены сгоряча или не обдуманы. Просто их произносил человек-метеор, придумывавший и оценивающий слова за пару мгновений, и говоривший со скоростью света.

В Николае же угадывалась простоватость деревенского человека, отнюдь её не стеснявшегося и даже в какой-то степени гордившегося ею, но не так, как гордятся иные деревенщины – за плечами у него были годы работы и пост президента строительной компании, и именно это достижение, равно как и общая интеллигентность, позволяло ему гордиться деревней, которая из его души никуда не денется. Бывало, что он излишне горячился, случалось, что оказывался слишком зажат – но делал он это искренне, вкладывая свою необъятную душу в каждое действие, словно наполняя его смыслом.

Они любили жизнь, любили работу, любили друг друга, и всецело отдавались этой любви.

Любовники не были женаты, но Ольга как-то обронила, что свадьба совпадёт с рождением ребёнка – любовники не хотели лишний раз ограничивать свою страсть формальностями извне, максимально полно наслаждаясь свободой и сладостным отчуждением от остального мира, которому был закрыт доступ к тайнам их отношений.

Отношения эти не были приторно-сладкими, пластиковыми: порой Николай, злобно бурча что-то себе под нос, одиноко сидел в баре, выпивая стопку за стопкой; бывало, что Ольга давала здоровому питанию отбой и, попросив меня включить один из меланхолических плейлистов, со слезами на глазах пила мохито: но ни один из них никогда не позволял себе в эти моменты сделать что-либо, что дало бы повод усомниться в их любви к другому.

Вечером в среду чета, как и обещала Ольга, посетила «Феникс», который, как мне казалось, дышал печалью и тоской, не желая сгореть в очередной раз. Никто из гостей его почему-то не слышал, однако сквозь гул зала и треска масла на сковородках я отчётливо различал его тихий плач, сопровождаемый глухим кашлем