Император Юлиан - Гор Видал

Констанций поражал своей величавостью - это обращало на себя внимание прежде всего: даже самые обычные его движения были, казалось, тщательно продуманы и отрепетированы. Подобно императору Августу, он носил сандалии на толстой подошве, дабы казаться выше. Его лицо было тщательно выбрито, большие глаза печальны. От своего отца Константина он унаследовал большой нос и тонкие губы, придававшие его лицу брюзгливое выражение. Торс у него был красив и мускулист, ноги непропорционально коротки. С ног до головы он был закутан в тяжелую пурпурную хламиду, ниспадавшую до самого пола; голову украшала серебряная диадема, усыпанная жемчугом.

Констанций неподвижно восседал на троне, когда гофмаршал подвел к нему епископа Георгия, который радушно поздравил его с прибытием в Макеллу. Император при этом ни разу не взглянул на нас с Галлом. Отвечая время от времени епископу согласно церемониалу, он говорил так тихо, что мы не могли разобрать ни слова.

Наконец настал наш час. Епископ Георгий подвел нас к гофмаршалу, а тот, в свою очередь, сопроводил на возвышение и представил императору. Меня охватил такой ужас, что я вновь пришел в себя только тогда, когда уже обнимал в соответствии с требованием этикета колени императора.

Откуда-то издалека долетел голос императора. Тембр голоса у Констанция был несколько выше, чем я предполагал: "Мы рады видеть нашего благороднейшего брата Юлиана". Большая мозолистая рука опустилась, крепко ухватила меня под левый локоть и помогла подняться.

На мгновение смуглое, как у перса, лицо Констанция оказалось так близко, что я смог разглядеть на нем все поры. Бросилось в глаза, что в его мягких прямых каштановых волосах уже начала проглядывать седина. Ему было всего тридцать два года, но мне он показался стариком. Помню, я подумал: каково это - быть римским императором? Знать, что твое изображение отчеканено на монетах, увековечено во множестве статуй и изображений и известно всему миру? А здесь - так близко от меня, что я ощущал тепло его кожи, - был оригинал этого известного всему миру лица, не из бронзы или мрамора, а из плоти и костей, как я и всякий другой. И я попытался представить: что же это такое - быть средоточием вселенной?

Так впервые в жизни я познал, что такое честолюбие, и это было для меня откровением. Лишь в слиянии с Единым Богом я испытал нечто подобное… Впрочем, что это я так разоткровенничался? До сих пор я ни разу никому и словом не обмолвился о том, что при первой своей встрече с Констанцием думал только о том, как было бы приятно самому стать властелином мира! Впрочем, это безумие длилось недолго. Запинаясь, я пробормотал императору ритуальные заверения в своей преданности и занял предназначенное мне место у трона рядом с Галлом. Вот и все, что сохранилось в моей памяти от этого дня.

Констанций прожил в Макелле неделю, занимаясь государственными делами, а в свободное время - охотой. В день приезда он долго о чем-то беседовал с епископом Георгием, после чего, к вящей скорби епископа, император больше не обращал на него внимания. Хотя каждый день мы с Галлом ужинали за одним столом с Констанцием, он ни разу с нами не заговорил.

Я уже начал опасаться самого худшего, однако Галл, который ежедневно виделся с Евсевием, заверял меня, что у евнуха на нас самые лучшие виды. "Он уверен, что в этом году нам позволят прибыть ко двору - во всяком случае, мне. Еще он говорит, в Священной консистории ходят слухи, что меня назначат цезарем Востока. - Галл был вне себя от восторга. - Тогда я буду жить в Антиохии, и у меня будет свой двор! Да, для этого стоило родиться на свет!"

К моему глубокому удивлению, Галл сумел произвести на всех благоприятное впечатление, хотя с епископом он всегда был строптив, а со мной и учителями - настоящий деспот. Однако, попав в придворную среду, он совершенно преобразился. Он шутил, льстил, очаровывал. Благодаря природным способностям царедворца, он сумел подобрать ключ ко всем членам Священной консистории - совета при императоре. Лишь Констанций оставался глух к его чарам. Наш венценосный брат ждал своего часа.

В Макелле младшие офицеры и мелкие чиновники обедали в главном зале дворца, а император и его приближенные - в пиршественном зале, который был несколько меньше. За час до обеда царедворцы собирались в главном зале поболтать и посплетничать. Так мы впервые познакомились с придворными обычаями. Меня они смутили, Галл же чувствовал себя как рыба в воде.

Однажды, отправляясь в это блестящее общество, Галл позволил мне увязаться за собой. Дальновидный политик, он старался завязать дружбу не только с вельможами, но и с чиновниками и даже с мелкими писцами - со всеми, кто, в сущности, и управляет государством. Я же совсем стушевался, и слова у меня застревали в горле.

В большом зале Галл сразу же устремился к группе офицеров, с которыми он в то утро ездил на охоту. Я помню, что смотрел на этих молодых людей с изумлением, ведь они сражались и проливали кровь в таких дальних странах, как Германия и Месопотамия. В отличие от гражданских чиновников и писцов, которые без умолку говорили, желая продемонстрировать, сколько им известно государственных тайн, офицеры вели себя сдержанно и немногословно.

Мне показалось, что Галлу особенно приглянулся один трибун - ему было около тридцати, и звали его Виктор (сейчас он - один из моих генералов). Виктор был - и остается по сей день - человеком внушительного вида, он отлично владеет греческим, хотя родился на берегах Черного моря; голубые глаза и кривые ноги выдают в нем сармата.

- Так это и есть благороднейший Юлиан? - спросил он, обернувшись ко мне.

Галл небрежным тоном представил меня всей компании. Я покраснел и не смог вымолвить ни звука.

- Ты будешь служить с нами в гвардии? - спросил Виктор.

- Нет. Он хочет стать священником, - ответил за меня Галл. Прежде чем я успел что-либо возразить, Виктор очень серьезным тоном произнес:

- Я не знаю более достойной жизни, чем жизнь, посвященная Господу. - Меня поразило, как просто, без тени насмешки, сказал он это.

Похвала Виктора несколько озадачила Галла.

- Такая жизнь не для меня, - выдавил он наконец.

- К сожалению, и не для меня. - Виктор одобрительно мне улыбнулся. - Помолись за нас, - добавил он.

Галл перевел разговор на другую тему. Он болтал с Виктором об охоте, а я молча стоял рядом и чувствовал себя так, будто уже стал одним из галилейских монахов - "анахоретов", как их называют. Название это, по-моему, крайне неудачное, поскольку монахи никогда не живут в одиночестве.

- Как раз наоборот - больше всего они любят собираться большими компаниями, чтобы вместе обжираться, пьянствовать и сплетничать. Большинство из них "удаляются от мира" лишь для того, чтобы всю жизнь без помех пировать.

- Неужели ты и в самом деле хочешь стать священником? - спросил сзади меня негромкий голос.

Я обернулся и увидел, что за мной стоит молодой человек, который, видимо, слышал наш разговор. Покачав головой, я ответил отрицательно.

- Вот и хорошо, - улыбнулся он. У него были умные серые глаза и сросшиеся брови, отчего казалось, будто он все время всматривается куда-то в даль. Одет он был в штатское, и это было странно при дворе, где все его ровесники носили военную форму.