Фокусник из Люблина - Исаак Башевис Зингер

Вскоре стали подходить и другие, в большинстве старики, еле передвигающие ноги, седобородые. Господи Боже, Отец небесный, сколько же Яша не был в святом месте! Все тут внове для него, все не узнать: как они произносят слова утренней молитвы, как надевают талес[24], целуют цицес[25], разворачивают ремешки, накладывают филактерии[26]. Поразительно чуждое, все это, однако, было давно известно и привычно для него. Магда вернулась к повозке, как бы убоявшись всего чужого и непривычного. Яша пока остался. Он был частью этого мира, его корни — их корни, он плоть от плоти этого. Молитвы этих людей понятны ему. Один старик сказал: «Господи, Ты в моей душе…» Другой, медленно раскачиваясь, повествовал, как Господь приказал Аврааму принести в жертву сына своего Исаака. Третий вопрошал нараспев: «Что есть наша жизнь, Господи? Что есть наша вера? Откуда мы пришли? Все могущество человека — ничто, прах перед Господом. Слава людская — тщета перед Господом, труды человеческие напрасны, дни жизни — ничто перед Вечным…» Он произносил этот речитатив, будто жалуясь, и все глядел на Яшу, а думал о чем-то своем. Яша вдыхал запах воска, свечного сала и чего-то немного затхлого. Привычные с детства запахи: так было в синагоге во время дней Покаяния, когда он был еще мальчишкой. Маленький человечек с рыжей бородой подошел к Яше и спросил:

— Желаете помолиться? Принесу филактерии и талес.

— Спасибо. Меня там фургон дожидается.

— Не убежит фургон.

Яша дал ему копейку. Выходя, поцеловал мезузу[27]. В сенях увидал кадушку, где лежали рваные книги и порванные страницы святых книг. Порылся, вытащил какую-то. Быть может, здесь что-то о каббале? Неуловимый аромат святости исходил от книги. Наверно, хотя они и лежат здесь в кадушке, чтение святых книг не прекращается — они читают сами себя.

Некоторое время спустя Яша расположился на постой. Надо было обсушиться, починить фургон, смазать оси, задать корм лошадям. Следовало также поесть и несколько часов поспать. Так как Яша был с Магдой, то говорил по-польски и представился поляком. Они сели за длинный некрашеный стол. Еврейка с красными воспаленными глазами и острым волосатым подбородком принесла хлеб, творог, кофе с цикорием. Она заметила, как Яша совал в карман книгу, и спросила:

— Где это вы взяли, шановный пан?

— А, это? Нашел у синагоги. Это что? Священная книга?

— Отдайте мне, вельможный пан. Вы все равно не поймете, а для нас это святое.

— Хочу посмотреть, что это.

— Но как? Это же по-еврейски.

— У меня друг священник. Знает еврейский.

— Книга рваная. Отдайте, пан.

— Перестань, — проворчал ее муж на идиш.

— Не хочу, чтобы кто попало таскал святую еврейскую книгу, — огрызнулась жена.

— А что там написано? Как надувать христиан?

— Мы никого не надуваем, пан, ни евреев, ни христиан. Только честно зарабатываем кусок хлеба.

Сбоку отворилась дверь, и вошел мальчик — в пушистой шапочке, халатике нараспашку, из-под которого выглядывал арбанкафес[28]. Висели кисточки. Узкое вытянутое личико. Пейсы, скрученные, как мотки льняной пряжи. Он протирал заспанные глаза.

— Ба, дай молочка, — сказал мальчик.

— А ты умывался?

— Да, умылся.

— И помолился? Прочитал «Благодарю тебя, Господи?»

— Да, сказал.

И он утер нос рукавом.

Яша продолжал есть и разглядывал мальчика. «Смогу ли я забыть, оставить все это? Это мое, мое… Когда-то и я был, как этот мальчик…» Возникло странное желание: немедленно посмотреть, что же там написано, в этой рваной книге. Подступила горячая волна любви к этой бабушке, что подымается рано, вместе с солнцем, варит и жарит, и убирает дом, и подает постояльцам. Коробочка для подаяния висела у двери. Сюда она клала несколько грошей, которые удавалось наскрести — чтобы помочь евреям уехать в Святую Землю. Она суетилась, качала головой, бескровные губы шептали молитвы. Казалось, она понимала, что истинная мера вещей известна лишь тому, кто не предался тщете этого мира.

Приезд в Варшаву всегда был для Яши событием. Здесь он зарабатывал деньги. Здесь жил его импресарио Мечислав Вольский. По всему городу уже расклеены афиши с его именем: «В начале июля в летнем театре „Альгамбра“ выступит известный артист цирка и гипнотизер Яша Мазур с новым репертуаром, новыми трюками, которые изумят почтенную публику». На Фрете у Яши была квартира, недалеко от Длуги. Даже кобылы, Кара и Шива, оживились, когда подъезжали к Варшаве. Их не надо было погонять, лошади сами побежали резвее. Лишь только повозка проехала Пражский мост, она совершенно потерялась среди домов, особняков, омнибусов, экипажей, магазинов, кавярен. Пахло свежей сдобой, кофе, доносился тяжелый запах лошадиной мочи, подымался дым из фабричных труб, пыхтели паровозы. Перед дворцом — резиденцией русского генерал-губернатора — играл военный оркестр. Видимо, был какой-то праздник, потому что на каждом балконе развевались русские флаги. Женщины в широкополых соломенных шляпах, отделанных искусственными цветами и фруктами. Помахивая тросточками, по улицам фланируют беспечные юнцы в светлых костюмах, соломенных канотье. Сквозь этот шум и гам пробиваются свистки паровозов. Они пыхтят, лязгают буферами. Отсюда отправляются поезда в Петербург, Москву, Вену, Берлин, во Владивосток.

После упадка, наступившего вслед за восстанием 1863 года, для Польши наконец-то наступила эпоха индустриального подъема и процветания. Лодзь строилась и разрасталась в дикой спешке и с чисто американским размахом. В Варшаве сломали деревянные тротуары, пустив их на дрова, положили асфальт, провели канализацию, пустили конку. Быстро выросли целые кварталы высоченных, в пять этажей домов, появились огромные универсальные магазины. В новом сезоне театры предлагали драму, комедию, оперу, концерты. Из Парижа, Лондона, Рима, даже из далекой Америки приехали в Варшаву прославленные актеры и актрисы. Книжные магазины предлагали новые, только что вышедшие романы, а также научные монографии, энциклопедии, справочники, всевозможные словари. Яша вздохнул. Поездка вышла утомительная, но город будоражил, бодрил его. Если это так волнует его здесь, то что будет за границей? — подумалось ему. Немедленно бежать к Эмилии — это единственное, чего хотелось Яше, однако он удерживал себя. Не мог же он явиться к ней заспанным, небритым, растрепанным, прямо с дороги. И потом — надо сперва повидать Мечислава Вольского. Телеграмму о приезде Яша послал еще из Люблина.