Берзарин - Василий Скоробогатов

Я — свидетель того времени, прямо скажу: настрой у людей, несмотря на всевозможные испытания и невзгоды, у большинства был позитивный. Главное ощущалось: «Наш паровоз, вперед лети!»

Вековая мечта народа о лучшей жизни, о народовластии становилась явью. Мои предки по отцовской линии происходили из донской станицы Зимовейской, уничтоженной Екатериной II за грехи Степана Разина и Емельяна Пугачева. Предки мои потеряли всё, распылились по слободам и стали ремесленниками. Дед Мирон был мастером шорного и сапожного ремесла.

Наши односельчане были, конечно, наивными, представляя, что мы приближаемся к воротам «светлого царства коммунизма». Но идеалы справедливости у них были. Весть о смерти В. И. Ленина односельчане и мои родители встретили как личное горе. Для простых сельских жителей, для нас, ребятишек, Ленин был почти сказочным человеком. А вот по Николаю II, по Колчаку или Дутову никто не скорбел, даже несмотря на то, что некоторые из односельчан ели кашу из колчаковских кухонь, носили шинели и ботинки с обмотками английской выделки. Я помню мужицкие, казачьи беседы той поры.

Небольшие сдвиги к лучшему радовали. В нашем переселенческом поселке из сотни дворов появилась начальная школа. Вечерами в школе собирались взрослые. Они учились на курсах по ликвидации безграмотности, а в другом селе, более крупном, действовали курсы трактористов и шоферов, за них отвечала МТС, машинно-тракторная станция. От областного и районного центров провели телефонную линию. Телефонный аппарат поставили в школе — единственный, но сельчан это удовлетворяло. Хата-лаборатория, изба-читальня… Теперь это в каждом селе.

Наш председатель артели — Иван Каниболоцкий, по прозвищу Проблема, бывший партизан из отрядов Блюхера, он частенько пользовался словом «проблема», которого раньше в обиходе не существовало. На сходах сельчан с повесткой дня «О текущем моменте» часто напоминал о «социализме», приговаривал:

— Вот тогда, станичники, тяжких проблем не будет!

Конкретные примеры нового житья, мы, школьники, видели. Телефон и радио (слышимость была никудышной) — пустяки. На наше воображение пугающе подействовала дичайшая затея комсомольских активистов. Они приняли постановление о ликвидации «поповщины», «оков религии». А это церковь. Стоял у нас храм, освященный в честь Александра Невского, и село потому названо Александровкой. И вот темной весенней ночью они взобрались с топорами на церковную кровлю и учинили там погром. Утром сельчане увидели, что крест валяется внизу, а в небо смотрит изуродованный купол. Церковь имела еще колокольню с крестом. Но до креста над колокольней безбожники без приспособлений тогда не добрались. Это сделали год спустя.

Я ее, колокольню нашу, помню и никогда не забуду. Ведь там была звонница! Хотелось плакать — зачем ее угробили?! Звонарем нередко выступал мой отец — у него звон был слаженным и гармоничным. Видно, этому он где-то учился. Поднимался не раз на колокольню и я. Видел отца — правой рукой он звонил в два маленьких колокола, а левой дергал веревку, привязанную к языкам других колоколов.

Последний раз я слышал звон большого колокола в феврале 1930 года — сутки шел густой снег, а в ночь на второе — разразился буран. В тот день отец, закончив свои дела в скотном сарае, сказал, что в такое ненастье иной путник-возница (рядом проходил шлях Орск — Актюбинск) может сбиться с дороги и погибнуть. Видимости никакой. Метель, буран… Отец стал собираться, чтобы пойти в церковь, подняться к колоколам и обозначить село ударами большого колокола. Я тоже засуетился, и мама разрешила мне отлучиться с отцом. Я пошел. Мы пришли в церковь, по темной лестнице добрались до колоколов и звонили до утра. Результат был, до села добрался целый обоз.

Потеряв звонницу, наша Александровка как бы лишилась своего голоса. И в соседнем селении, Петропавловке, тоже лишились храма. Его стены стали стенами машинно-тракторной станции. Кресты, купола и колокольня исчезли.

Разрушение принесло боль всем, но она прошла. Ее заглушили звуки работающего двигателя. Из МТС вожак местной комсомолии Федька Покорный, кумир деревенских девок, привел трактор «фордзон» Двух своих поклонниц-дурех он соблазнил, пообещав жениться. Они, обозленные, сговорившись между собой, решили отомстить ловеласу. Пригласили его в гости, подпоили и подсыпали в закуску отраву. Видимо, это был стрихнин или сулема. Отрава эта у мужиков была, ею истребляли волков, сунув яд в мясо. Федька сразу же свалился, наверное, желудок сожгло, кровь пошла из горла. Фельдшер медпункта определил воспаление легких. После рвотного ему стала легче и он жил еще сутки. В комнате фельдшерского пункта я был свидетелем его мучительной смерти. Он успел рассказать нам, мальчишкам, что такое негритянская музыка под названием «джаз», о блатных своих дружках — джазменах, с которыми коротал время в детской колонии. Просил принести… кокаина… Наконец затих… Мы безутешно плакали. «Что такое кокаин?» — спросил я дома. «Отрава», — ответила мать.

О Федьке никто из взрослых особенно не жалел, он был из «пришлых», из чужаков. Он свалил крест церковный. Похоронили Федьку в дальнем углу сельского погоста. Там были зарыты останки Сергуньки-конокрада. Жертвы крестьянского самосуда. И еще там покоился донской есаул, расстрелянный в 1919 году мадьярами из Интернационального легиона. Мадьяры захватили есаула в плен во время боя за поселком, у Каменной горы. Убили они его в нашем дворе, и отец мой, Ефим Миронович, похоронил его втайне от односельчан, боясь доноса.

А насчет покойного безбожника… Скоропостижную его смерть богомольные старушки объяснили по-своему, крестясь, шептали: «Господь прибрал. За незамолимую мерзость».

Покорного не стало. На тракторе стал колесить мой двоюродный брат Алеша. Он сажал нас рядом с собой по одному и ручкой заводил мотор… Другие мальчишки бежали следом, вдыхая с наслаждением запах синего дымка. Трактор назывался «фордзон-путиловец». Это объяснил нам Алеша. Жить без церкви, но с мотором?! Местный троцкист по этому поводу в деревнях района проводил сходки и собрания.

В селе не было мельницы. По почину блюхеровского партизана Проблемы мужики и бабы, дружно взявшись за лопаты, топоры, вилы и тачки, соорудили плотину на рыбной речке Каргале. А мой крестный отец Степан Васильченко, сутуловатый великан-кузнец, со своими подручными поставил у плотины остроумнейшее сооружение — водяную мельницу. Мельница состояла из огромного деревянного колеса с лопастями, насаженного на ось, хибары из досок, где прилажены были жернова. И жернова заработали, завертелись. Речной поток шумел, а ось скрипела.

Каниболоцкий-Проблема подвел итог:

— Мы с вами сняли проблему муки и крупы… Жить можно! Паровоз, вперед!

О летящем вперед паровозе дальше я буду говорить не в песенном понимании, а в буквальном, приземленном, будничном.

Из репродукторов по всей стране, от края и до края, от моря и до моря, на всех часовых поясах радиостанция имени Коминтерна настойчиво провозглашала: «Наш паровоз, вперед лети!»

Если твой мозг зациклен на стрелке «паровоз», «вагон», «поезд», то ты обязательно поспешишь с баулом или мешком в руках на вокзал, чтобы обзавестись билетом и в определенное время занять свое место в вагоне и ждать сигнала к отправке поезда. Мог ты попасть и туда, где и билета не спрашивают, в состав товарный. А точнее — в теплушку. Заметим, пресловутая теплушка могла принять в свое деревянное брюхо целую артель, команду. Вместится и воинский отряд. На нарах там не менее сорока мест.