Смытые волной - Ольга Приходченко

– Здравствуйте, – стараясь быть хладнокровной, вымолвила я, услышав ответ дежурного. – Меня зовут Ольга Приходченко, я – племянница Леонида Павловича Приходченко. – Мне бы поговорить с вашим начальником.

– Знаем мы Леонида Павловича. Уважаемый человек. У нас служат люди, которые с ним еще в УГРО работали. Начальника сейчас нет, может, я вам чем-то помогу. Что у вас случилось?

– Да не у меня. Вы слышали про дом, который едва не рухнул сегодня ночью?

– Не волнуйтесь, сейчас же высылаю наряд, – среагировал дежурный, когда я вкратце изложила суть дела. – Адрес? Не знаете? Ну, хоть примерно, где вы находитесь? Стойте на улице и подождите ребят.

Ребята, два дюжих молодца, объявились буквально через несколько минут. Разговор у них с пьяницами был короткий, но основательный, и явно без стеснения в выражениях.

– А ну мигом ползите назад в свою клетку, еще одна жалоба – и запрем в настоящую, и надолго, – скомандовал один из парней, видимо, старший. – А вы, гражданочки, если что, не стесняйтесь, сразу нам звонок.

– Спасибо вам, и тебе, Оленька, спасибо. Мне как-то неудобно, что ты из-за нас потревожила людей, у них поважнее дела, чем мы. Мы кто? Да мелочь, под ногами путаемся. Так прогоните нас скорее, чтобы не мешали строить коммунизм.

Рита Евсеевна продолжала гнуть свое. Милиционеры, так и не поняв, о чем эта красивая женщина с заплаканными глазами, удалились.

– Нам ничего от них не надо, ничего с собой не возьмем, мне бы только Лильку из этого ада вырвать, ради нее я живу.

Она потерла ладонями виски, немного успокоилась.

– Завтра придут вставить стекла, протянем еще как-нибудь до отъезда, – Рита Евсеева выдержала паузу, – если разрешение получим. Я с них живой не слезу, пусть не надеются. В ООН напишу, а что? Что нам терять, хуже уже быть не может. А ты, Оля, спасибо тебе еще раз, беги домой, уже поздно. Глухой бандитский район, сама видишь, какая публика, в темень ходить опасно.

Я вышла на проспект Патриса Лумумбы и, прибавив шагу, рванула к своей Пятой Фонтана. В ушах звучала песня из кинофильма «Весна на Заречной улице»: «Когда весна придет, не знаю, пройдут дожди, сойдут снега, но ты мне, улица родная, и в непогоду дорога». Лицо освежал встречный морской ветер, сдувая с меня, с моей одежды омерзительный дух этой комнаты в трущобе. Я плакала, перед глазами возникали картины из жизни этой маленькой семьи. Воочию представила, как маленькая девочка Лилька садится в шикарный экспресс Пекин – Москва и с родителями едет в Москву, где папа будет преподавать в университете, а мама еще не знает, чем займется, а пока страшно переживает, что недостаточно захватила с собой нарядов на выход.

Папа Кива заставляет Лильку учить русские слова, так как она совершено не знает языка, поскольку училась три года во французской гимназии. За ними в товарном вагоне едет их багаж. Отец места себе не находит, переживает за самое ценное, что для него в этой жизни, – книги. Начал их собирать еще его дед, живший в Берлине, а продолжил отец, теперь его очередь уберечь эту бесценную коллекцию и передать ее Лильке или новой своей родине, на которой никогда в жизни раньше не был. Русский язык Кива знает хорошо от своей матери, бывшей одесситки. Она, кстати, и познакомила его с будущей женой Ритой, у которой, в свою очередь, родственники тоже были выходцами с Украины.

Языки вообще ему давались, полиглот: родной немецкий, английский, французский. Как только началась война в Испании, через месяц он уже все переводил с испанского на китайский. У него была собственная система их быстрого изучения. Так что на новую родину он ехал не с пустыми руками. Внутри клокотало огромное желание принести ей пользу. Стране, победившей фашизм, разрушенной, израненной, еще не оправившейся от войны.

Восточный экспресс тронулся с пекинского вокзала под звуки бравурной музыки, даже гимн СССР сыграли по радио, и вез их теперь на запад, в Москву. Сколько было выпито шампанского, сколько было споров, кто чем займется, когда приедут. Странным было только то, что их после пересечения границы Советского Союза не выпускали из вагонов ни на одной станции. На границе у них сразу отобрали документы и сказали, что взамен, по прибытии им выдадут уже советские паспорта.

Через несколько суток, ночью на какой-то станции, не доезжая до Свердловска километров четыреста, их вежливо попросили выйти из вагонов, подышать свежим воздухом. И началось, подышали… Киву, толкая в спину и не произнеся ни слова, сразу увели двое штатских в одинаковых синих плащах. Риту Евсеевну с маленькой Лилькой посадили в машину и через несколько часов устроили им допрос в тюрьме в городе Краснотурьинске. Так их встретила по-матерински или по-отечески новая родина, которую они так мечтали поскорее увидеть.

– Мы вас задерживаем для дополнительной проверки, а детеныша отправим в приют, – сказали Рите перед тем, как увести в камеру, которая уже была переполнена такими же, как она, возвращенцами из Китая.

– Как это можно отрывать ребенка от матери, и девочка совершенно не говорит по-русски, как она узнает, где ее мама, – возмущаться было бесполезно.

– Это ей знать не обязательно. А то, что ни бельмеса не понимает, так это не беда, там научат. Не она первая, не она последняя. Там разные детишки, некоторые уже по многу лет.

Рита готова была стерпеть все, только не разлуку с дочерью, это было самым страшным испытанием. Как она его выдержала, никогда ничего никому не рассказывала. Когда через два месяца ей разрешили увидеть Лильку и дали в руки зеркало, от увиденного в отражении она потеряла сознание. В приюте с маленькой Лилькой могла только общаться нянька, старая немка. Всю ее семью раскулаченных поволжских немцев арестовали, и они сгинули на медных рудниках, лишь эта старушка осталась в живых, ее освободили из заключения по возрасту, и она опекала несчастную сиротку. Лилька понимать ее понимала, но от всего случившегося лишилась дара речи.

На допросах Риту обвиняли, что она специально везла в Москву химические препараты, чтобы травить народ. Ее попытку объяснить, что это всего лишь специальный раствор для входившей в моду шестимесячной химической завивки, высмеивали. Как переубедить этих обезумевших от собственной власти людей, ощущающих свое превосходство над остальными? На очередном допросе она при всех сама себе накрутила волосы на китайские специальные бигуди – натуральные косточки, смочила косметическим раствором свою поседевшую голову, и все ахнули, когда увидели эти кудряшки, которые не боятся воды, не раскручиваются. Когда на праздник Октябрьской революции охранницы пришли в клуб все как одна в шестимесячных завивках, жены начальства обалдели. Они-то за такой прической специально летали в Москву или ехали в Свердловск за полтысячи верст, трясясь в кабине грузовиков по ухабистому тракту. Все кишки выворачивала такая дорога.

Это было спасение, свобода. Рита забрала дочь из приюта и определила в местную школу – как раз подоспело время идти в нее. Жены начальников молились на Риту, а она еле сдерживалась, когда приходила в их уютные финские домики на живописном берегу реки Турьи и видела там свои собственные вещи, вывезенные из Китая. Надо было терпеть, и она терпела, лишь бы эти ненавистные ей женщины помогли переквалифицировать статью для мужа. К тому времени, когда наконец это произошло, Кива подхватил уже туберкулез в тюрьме, и морально его сломали. В придачу еще и цинга, она крушила всех подряд. Рита с Кивой лишились всех зубов, а Лильке повезло, в школе детям давали пить омерзительный отвар из иголок пихты или еще чего, она не могла объяснить, но тоже очень горькое. Только зубы у нее от этого были с неприятным коричневым налетом. Что делать, зато здоровые.