Построение квадрата на шестом уроке - Сергей Носов

– Да нет же, все не так было, это не я сказала, но неважно кто. – Елена Владимировна не хочет, чтобы ее историю излагали другие. – Нет, правда! Мы сначала его по-хорошему уговаривали. А потом думаем, надо же, упрямый какой!.. Ребята на него навалились – давайте с Кости пиджак снимем! Поможем человеку, раз сам не может… А он руками отпихивается. Одного отпихивает, другого отпихивает… Так и не снял пиджак. Дело до драки дошло. А что это, как не драка, если в глаз дал? Дал Юрке Невельскому в глаз… И убежал! А Юрка: «За что? Что я сделал ему?» Мы еще в окно смотрели: бежит по двору! Чокнутый! Ну не псих ли? Мы ведь не знали, что с ним. Что у него рубашка задом наперед и дырявая. Это он мне только здесь рассказал, когда встретились!.. Про рубашку… А ведь я на самом деле только и любила чокнутых. У меня и первый, и третий муж были чокнутые. А второго я плохо помню. А Костю помню, хотя он и не муж никакой. Первая любовь. Ну, не совсем первая… Но по-настоящему – первая!

– Я не знал, что ты чокнутых любишь. Я повеситься хотел, – бормочет Константин Петрович, улыбаясь.

– Хорошо не повесился! – кричит Елена Владимировна в микрофон, и ее слова встречаются одобрительным шумом публики.

А дама в коляске-каталке провозглашает:

– Это ведь чудо! Чудо! Расстались, и через шестьдесят лет снова встретились! Здесь! Это же чудо!

Тут уже все начинают хлопать в ладоши.

Борис Борисович, директор дома престарелых, подает аккордеонисту знак, и тот, склонив голову, начинает играть вальс «Амурские волны».

– Танцы! – бодро объявляет Борис Борисович и выходит за дверь.

Дам приглашают кавалеры, а также другие дамы, потому что кавалеров меньше, чем дам, и придется некоторым дамам танцевать друг с дружкой. Константин Петрович сегодня снова герой и будет сегодня танцевать со многими, но первый вальс, конечно, – Елене Владимировне.

У него получается. Елена Владимировна правой рукой, слегка отставленной в сторону, крепко держит его левую руку, и рука Константина Петровича почти не дрожит.

1

– Старик не так уж и плох. Сколько ему? Неужели восемьдесят?

– Во всяком случае, не меньше.

– А какая быстрая речь! Какая живость и бодрость!.. Сразу видно, великий ум!

– Ум, несомненно, великий, но иногда за разум заходит.

– Я этого не заметил.

– А как ты мог это заметить, если ты не знаешь немецкого языка?

– Разве я виноват, что он говорил по-немецки?

– А разве тебя кто-то винит? Я и сам не ожидал, что он будет говорить по-немецки.

– Ты первый заговорил. Ты приветствовал его на немецком. Он решил, что мы оба владеем немецким.

– А на каком языке я должен был его приветствовать?

– Однако согласись, твое знание немецкого тоже далеко от совершенства.

– Тоже?

– В меньшей степени, чем мое, но… нет, право, ты должен со мной согласиться… тоже весьма и весьма далеко от совершенства… Не будем об этом. Сколько же мы были там – час, полтора?

– Не более получаса.

– Всего? Мне показалось, что дольше.

– Ты не участвовал в разговоре, вот тебе и показалось. А для меня время промелькнуло стрелой.

– Я участвовал выражением лица, игрой настроений. Или ты не заметил, что он часто обращался ко мне? Словно искал поддержки.

– О да, он ее находил!

– Признайся, ты тоже не был многословен.

– Вежливость не позволяла мне быть многословным.

– Ты очень старался. Ты как будто хотел произнести речь, но забыл слова. В самом начале.

– Пару вопросов я все-таки сумел задать. Этого от меня не отнимешь.

– Кстати, о чем?

– Какая разница? Он ни на один не ответил.

– Мне послышалось или ты в самом деле назвал имя Коцебу?..

– Верно, назвал. Я спросил его мнение о комедиях Коцебу. Надо же с чего-то начать разговор.

– Помилуй, но зачем тебе Коцебу? А ему-то какого лысого нужен твой Коцебу?.. Лучше бы ты спросил о Шиллере.

– Дело не в Шиллере и не в Коцебу. Слава небесная им обоим!.. Дело в другом. Мы приехали из России, не так ли? Ты же не будешь отрицать, что из всех немецких авторов у нас больше всего любят Коцебу. Вот об этом я и хотел ему доложить. И добавить, что мы оба, и ты, и я, не ставим высоко комедии Августа Коцебу. Я хотел сделать ему приятное.

– Немцы считают Коцебу едва ли не русским шпионом.

– Послушай, мне нет горя до Коцебу. Просто я хотел через Коцебу перейти к общеевропейским темам. Взять, к примеру, короля Франции Карла Десятого…

– Надо было спросить о Шиллере. Как-то неловко ты поступил. На худой конец, о Шеллинге.

– Ладно. Как поступил, так и поступил, уже не воротишь. Одним словом, он пробормотал что-то невразумительное, когда я спросил его о комедиях Коцебу, и тогда я немедленно спросил его о поэзии Байрона.

– Байрона он должен любить. Но… почему Байрон?

– Говорю тебе, я хотел перейти к общеевропейским темам. Поговорить о восстании в Греции. Но для этого надо было сказать пару слов о смерти Байрона.

– И ты их сказал?

– С ним невозможно разговаривать. Он не слышит собеседника. Или просто не понимает, о чем его спрашивают. Я его про Грецию, а он мне про Индию.

– Про Индию? А Индия-то откуда?

– Вот и я про то же: откуда Индия? Откуда же мне знать, почему у него все мысли об Индии!..

– Байрон – англичанин, а где англичане, там и Индия.

– И поэтому надо так долго говорить об Индии, когда тебя хотят спросить о Греции?

– Не нужно было вспоминать Коцебу.

– Полагаешь, он принял нас за русских шпионов?

– Только этого не хватало… Но ты сам его смутил своим Коцебу. Когда ты сказал «Коцебу», он растерялся, я видел.

– Слушай, я, кажется, догадался. Он решил, что мы англичане.

– Мы – англичане?

– Да, он так решил.

– Разве мы не представлялись русскими?

– У старика неприятности с головой. Он плохо соображает.

– Тогда понятно, откуда взялась Индия… Но кроме Индии… он говорил о чем-то еще?

– Я понимал далеко не каждое слово, но все, что он говорил, определенно касалось исключительно Индии. Он что-то нес о взаимной вражде индийских племен. Но ведь я его не спрашивал об индусах.

– Да, ты сразу как-то сник… У тебя потух взгляд, я заметил. Стоило ему заговорить.