Око за око - Дженни Хан

– А где футболка Алекса? Я искала ее у тебя в комнате, чтобы постирать и вернуть ему.

Сестра мешкает и потом говорит:

– Она у Джанель. Помнишь, я ночевала у нее после вечеринки? Я просила ее принести футболку сегодня в школу, но она забыла.

У меня вибрирует телефон. Это Эшлин. Все встречаются сегодня у ресторана «Галстук-Бабочка» после того, как Ренни закончит работу.

– Кто это? – спрашивает Надя. – Ты уходишь?

Я выключаю телефон, потому что это серьезно.

– Надя, скажи мне прямо сейчас. Ты пила у Алекса, хоть я и просила тебя этого не делать?

– Нет! – ее щеки вспыхивают двумя красными пятнами.

– Тогда поклянись! Поклянись нашей сестринской связью!

Надя не смотрит на меня.

– Лилия, хватит. Я же тебе сказала.

Мое сердце рвется пополам. Она не клянется, потому что лжет. Лжет мне в лицо как ни в чем не бывало. Я никогда не врала Наде, ни разу в жизни, ни разу. Я бы никогда с ней так не поступила.

– Я даю тебе еще один шанс. Говори мне правду прямо сейчас, Надя, или я все расскажу маме.

Глаза Нади расширяются от страха.

– Ладно! Стой! Я выпила, может, полстакана клубничного дайкири. Я даже не хотела, мне подружка дала. Я думала, он безалкогольный. Сделала несколько крошечных глотков, чтобы не пропадало. Это ерунда. Ты пила на вечеринках, когда была в девятом классе!

Ладно. Да, я пила, но это был конец учебного года. Когда мы с Ренни начали ходить на вечеринки, она хлестала пиво и все, что попадалось под руку. Парни называли ее «миллилитр», потому что она была такая маленькая, но уже умела пить, в отличие от меня. Я так боялась неприятностей, что растягивала стакан пива на весь вечер.

– Не пытайся оправдываться! Ты мне солгала. Ты врала мне прямо в лицо, Надя! – говорю я, откидываясь на диван. Поверить не могу, что она мне врала. – Ты под домашним арестом. Никаких вечеринок, никаких тусовок с моими друзьями, потому что ты явно не можешь себя контролировать. А если я узна́ю, что ты выпила больше, чем сказала, тебе конец.

– Мне правда-правда жаль.

Дело даже не в алкоголе.

– Я никогда не думала, что ты мне соврешь.

Крупная слеза стекает у нее по щеке.

– Я больше никогда не буду пить, Лилли! Пожалуйста, поверь!

– Как мне теперь вообще тебе верить? – Я встаю с дивана.

Кажется, я сейчас тоже заплачу. Выхожу из гостиной и поднимаюсь к себе в комнату.

Я не должна была оставлять ее на вечеринке. Я виновата ровно столько же, сколько и Надя, а может, даже больше. Я – ее старшая сестра. Присматривать за ней и обеспечивать ее безопасность – моя обязанность.

Когда мы пришли на другую вечеринку, там было полно народа. Мы никого не знали, все были не местные, студенты колледжа. У вечеринки не было никакой темы. Народ просто тусовался и слушал музыку.

Парни с пляжа сразу же нас заметили и подошли. Мне польстило то, что они ждали нашего прихода и оказывали нам столько внимания. Сначала я проверяла телефон и следила за временем. Я не хотела остаться больше чем на час, как мы с Ренни и договаривались.

Ребята спросили, что мы будем пить, и Ренни попросила сделать нам водку с клюквенным соком и ложкой сахара, потому что знала: я стану пить только что-нибудь очень сладкое. Каждый раз, когда наши стаканы пустели, парни оказывались рядом, чтобы их наполнить. Мы вчетвером отлично проводили время, и я перестала следить за часами, забыв о вечеринке, с которой мы ушли. Помню, как смеялась над каждой ерундой, которую говорил мой кавалер (тот, что высокий), хотя ничего из того, что он говорил, не было по-настоящему смешным. Видимо, я совсем напилась.

Майк – так его звали.

Около одиннадцати я стучусь к Наде в комнату. Она не отвечает, но я слышу, что у нее включен телевизор. Через закрытую дверь я говорю:

– Я пытаюсь о тебе заботиться, Надя. Это моя обязанность.

Несколько секунд жду ее ответа. Надя долго дуется, и очень сложно вернуть ее расположение. Я ненавижу, когда Надя на меня злится, больше всего на свете. Но у меня тоже есть причина сердиться.

Я прижимаюсь лбом к двери.

– Давай завтра вместе поедем в школу, ладно? Я поведу. Только мы вдвоем. Если выедем раньше, то сможем остановиться в «Молочном утре» и взять свежеиспеченные малиновые маффины, твои любимые.

Все еще никакого ответа. Я вздыхаю и возвращаюсь к себе в комнату.

Мы с папой и Пэтом сидим в гостиной с мисками с чили, смотрим соревнования по мотокроссу. Это третий день адского огненного чили. Когда отец его готовит, мы доедаем остатки всю неделю. Меня от него уже тошнит.

Я встаю, и Пэт говорит:

– Сегодня ты моешь посуду. Я мыл вчера вечером.

– Вчера вечером не было посуды. Мы ели из пластиковых тарелок.

Он отворачивается обратно к телевизору и кладет голые ноги на спину Шэпа.

– Да, и я их выбросил. Так что официально сегодня твоя очередь.

Я показываю ему средний палец, потом несу свою тарелку к раковине и оставляю ее там. Пэт – настоящий сорняк. Он живет дома с тех пор, как окончил школу два года назад. Иногда он ходит на курсы в государственный колледж, но в основном просто бездельничает.

Вернувшись в комнату, я проверяю телефон. Ни пропущенных звонков, ни сообщений от Алекса – ничего. Я действительно хотела поговорить с ним о том, почему его бездушная подружка Ренни заслужила этот плевок в лицо. Но я не стану звонить первой после того, как он сказал, что позвонит сам.

Вместо этого я звоню Ким, в музыкальный магазин. Она берет трубку, но я едва слышу ее голос сквозь шум.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Тут вечеринка у какой-то независимой компании звукозаписи и их дурацкой группы.

– Можно мне зайти? У меня был ужасный день. Я ненавижу свою школу, ненавижу Ренни Хольц и…

– Да-да, конечно! – говорит она, и я хватаю большую сумку, начиная забрасывать туда вещи. Какая разница, что сегодня будний день? Я могу сесть утром на первый паром или прогулять. Я собираюсь поблагодарить Ким, но она говорит куда-то в сторону от трубки:

– В подвале есть еще одна бутылка виски. Иди и принеси.

И я понимаю, что она говорила не со мной.

– Ким, пожалуйста!

Я хнычу, но мне все равно. Сегодня мне необходимо убраться с острова.

Она вздыхает.

– Дорогая, я не освобожусь как минимум до двух утра. Позвони мне завтра, когда вернешься домой из школы, ладно?

– Ладно, неважно, – говорю я.