Да будет воля моя - Дженнифер Бенкау

Пассивность — это была возможная ошибка, о которой даже не думала Дерия. Она решила подвергнуть сомнению то решение — «мы еще подождем», — которое Якоб без вопросов принял за них двоих. Когда Якоб стоял под душем, она расставила свечи в его комнате, поставила в магнитофон специально записанную для этой цели кассету с романтической музыкой и положила презерватив на ночной столик. Она ждала его в нижнем белье.

И через пять минут в том же нижнем белье она, рыдая, выскочила из квартиры.

— Подожди, Дерия. Дерия, пожалуйста. — Якоб побежал вслед за ней по лестнице вниз. Она бежала быстрее, но он все же догнал ее возле двери. — Успокойся, эй! — Он попытался привлечь ее к себе, однако она разгадала его игру и грубо оттолкнула его от себя.

— У тебя есть другая! — крикнула она ему. — Не изображай мне тут ничего, я это знаю! Поэтому ты не хочешь меня, потому что она… она…

Ее голос сорвался, она с трудом дышала и ненавидела себя за слезы, которые жгли ей щеки, как кислота.

— Она красивее, чем я?

— Дерия, никто не…

— У нее большие груди? Настоящие большие? Большие сиськи?

Он ничего не ответил, лишь провел рукой по голове. В его глазах были беспомощность и отчаяние, ему не хватало слов.

И это говорило обо всем!

— Я должна была знать об этом! — с трудом вымолвила она. — Да и зачем тебе любить меня?

— Но-о-о, — пробормотал он, заикаясь и беспомощно обводя ее полуголую фигуру взглядом сверху донизу. — Но я ведь люблю тебя!

— Нет, не любишь! — Дерия выхватила у него из рук свою одежду. Один носок упал на пол, и она оставила его там. — Не любишь, не любишь!

Дверь квартиры на нижнем этаже открылась, и оттуда появилось морщинистое лицо пожилого мужчины.

— Что здесь происходит?

Дерия проигнорировала и это. Якоб бросал на мужчину беспомощные взгляды.

— Ты не любишь, — сказала Дерия еще раз, в этот раз тихо и глухим голосом.

Нет, почему у него должно получиться то, что не удалось ни одному человеку на свете? В этот момент, когда она, истерически всхлипывая, стояла перед ним, ей также стала ясна причина всего. Никто и никогда не мог любить ее — даже ее родная мать. И это была ее собственная вина, вот только что она сама дала лучшее подтверждение этому. Никто не мог любить такую фурию, какой она была. Никто, у кого был здравый рассудок. Никто. Как бы там ни было, но и она сама просто не способна любить. Как иначе можно объяснить то, что она кричала на Якоба, который любил ее так, как никого другого на свете, что она оттолкнула его от себя, а какая-то противная часть ее души ликовала, потому что это повергло его в ужас. Ей было стыдно, очень стыдно, и от стыда она задрала подбородок еще выше.

— Все, конец, Якоб. Ты заслуживаешь лучшего. А я — ничего.

— Дерия, что ты говоришь?

— Я прекращаю отношения.

Она выскочила из дома, за следующей автобусной остановкой поспешно натянула одежду и плакала до тех пор, пока у нее не разболелась голова.

В этот вечер она получила один из самых важных уроков в своей жизни. Она поняла, что была права. Она не стоила любви, она была монстром, не заслуживала любви и сама не могла никого любить. Тот, кто любит, не ведет себя так, как она!

Она также поняла, какую силу над людьми имеет этот недавно обнаруженный в себе монстр, какую силу он имеет над Якобом. Больше, чем было у нее, больше, чем было у любви, потому что когда через несколько часов она добрела домой, он сидел на ступеньках перед ее дверью и с заплаканными глазами просил у нее прощения. Он отвел ее к себе домой, где она получила, что хотела, и, несмотря на его нежность и осторожность, это был не очень приятный опыт, но тем не менее в тот вечер она уснула довольная.

— О, привет, Дерия, прекрасно, что ты снова здесь. Мне кажется, вчера вечером кто-то о тебе спрашивал.

Дерия молча смотрит на свою коллегу Римму. То происшествие с ее преследователем шесть дней назад, наверное, уже ничего не значит. Но эти страшные минуты все еще незримо присутствуют в ней, словно фильм, который показывают в маленьком, тихо бубнящем работающем телевизоре в углу ее сознания. Такие слова, как эти, моментально раздвигают маленький экран на всю стену и включают звук на всю мощность. Басы громыхают в груди Дерии.

— Женщина, может быть, еще девочка, я не уверена, — говорит Римма и чешет затылок, где большие этикетки, торчащие из полиэстеровых халатиков, мешают всем сотрудницам. Им запрещается отрезать этикетки, нужно возвращать неповрежденные халаты, когда человек увольняется с работы.

Значит, женщина. У Дерии с души падает камень.

— Что она сказала?

— Ну, только то, что ищет кассиршу с длинными черными волосами. Она могла иметь в виду тебя или меня, но я ее не знаю.

— А как она выглядела?

— Мелкая. — У Риммы рост почти метр восемьдесят. Она показывает на уровень своей груди. — И у нее были короткие волосы. Была похожа на этих «Мончини», помнишь этих обезьянок из восьмидесятых годов?

Дерия невольно улыбается:

— Конечно.

Ей тоже всегда хотелось иметь такую игрушку, но бабушка считала их уродливыми и никогда не покупала. Бабушка, конечно, посчитала бы эту маленькую женщину, бездомную бродяжку, воровку из магазина, тоже страшной. Речь может идти только о ней, и описание совпадает точно.

— Я ей сказала, что сейчас будет твоя смена, но что я не уверена, что ты полностью выздоровела, потому что ты некоторое время была на больничном. А что с тобой, собственно, было?

Дерия ищет слова и не находит ни одного. «Ночью за мной следили, я упала, и вид у меня был такой, будто меня побили. Достаточно ли этого для того, чтобы не выйти на работу?»

— Да, собственно, мне нет до этого дела, — говорит Римма. — Но эта женщина все равно хотела зайти сюда.

— Спасибо, благодарю тебя. — Дерия берет кассету с разменными деньгами и идет к своей кассе.

Она вынуждена ждать до послеобеденного времени и сначала даже не замечает эту маленькую женщину. В слишком большой зимней куртке и бейсболкой на голове, косо сидящей на коротко стриженных волосах, она скорей похожа на мальчика, которого на вырост так одела мать, чтобы он мог носить эти вещи следующие две зимы. Дерия поднимает глаза, потому что рядом с тройной упаковкой дешевых черных хлопчатобумажных носков и пакетом сыра «Гауда» на подносе лежат еще две бутылки пива и теперь придется спрашивать у покупательницы паспорт. Однако этот вопрос застряет у нее в горле, когда она узнает худое лицо под кепкой-бейсболкой.

— О, — говорит она, — это ты.

— Да, — отвечает маленькая женщина. — Я.

На кассе высвечивается цена. Маленькая женщина засовывает руку глубоко в карман своей сине-желтой зимней куртки, вытаскивает пригоршню мелочи и оплачивает всю сумму десяти- и двадцатицентовыми монетами. Вблизи ее глаза выглядят старыми и усталыми. Вопрос о паспорте или удостоверении личности Дерия может и не задавать. Она принимает деньги, а маленькая женщина засовывает носки в карманы куртки, берет кусок сыра под мышку и хватает в руки бутылки с пивом.