Александр III. Заложник судьбы - Нина Павловна Бойко

степени изгажено, перепорчено, изуродовано молодое поколение. Что же делали наши правители, если они не знали и не заботились о том, что происходило у них под носом, – что они делали, все эти блестящие истуканы? О бедное, бедное мое отечество! И с государем, исполненным добрых стремлений!.. Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Но неужели ей необходимо пройти этот путь? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаления незрелых голов?»

Александр II распорядился ужесточить меры по внутреннему порядку, и полиция рьяно взялась за дело. Арестовали нескольких литераторов, остальные боялись, что могут и к ним прийти среди ночи, перепугать детей. «Уж хоть бы скорей обыскали!» – восклицал измученный Федор Михайлович Решетников, который так радостно встретил манифест об освобождении крестьян и оставался в уверенности, что освобожденный и просвещенный народ России осуществит полное преобразование общества.

XI

Но вернемся к апрелю. Не довольствуясь вестью, что император остался жив, все хотели увидеть его своими глазами, и на Марсовом поле состоялся грандиозный парад под восторженные крики народа. Цесаревич командовал лейб-гвардии Преображенским полком. Прежде всего, император поблагодарил своего спасителя, заявив, что жалует мастерового Комиссарова потомственным дворянством, назначает ему единовременную субсидию в 50 тысяч рублей и 3 тысячи ежегодного содержания. (На Невском разносчики с криком: «Комиссаров, Комиссаров!» продавали его портреты).

В этот день на балу в Зимнем дворце Александра сразило известие: Марию Мещерскую сватают! «Стояли в коридоре и смотрели, как собираются на бал. Он начался полонезом. Было великолепно. Приглашенных более 2000 человек. После польского начались танцы, я, как хозяин, так усердно танцевал, что с непривычки закружилась голова, и я насилу стоял на месте. После ужина решился пойти вальсировать с Марией, и это было единственное утешение на балу. После 2-х туров она мне сказала: “Знаете, что было со мною сегодня? Витгенштейн решился просить моей руки”. Я чуть не упал, услыхав это. Но она просила никому не говорить, хотела, чтобы я первый это узнал. После этого я был как сумасшедший, но к счастью бал скоро кончился, и мы, простившись с мама́ и папа́, пошли домой. Было уже 2 часа, курили еще у меня с компанией, но мне было не до разговоров, я был так убит после этого проклятого бала! Как будто нарочно, Мария была так убийственно хороша сегодня вечером, что многие мне это говорили как будто для того, чтобы еще больше меня тревожить. Что со мною было, когда я увидел милую Марию под руку с Витгенштейном, я не могу пересказать, я был готов на всё, только чтобы помешать этому браку».

Император объявил сыну, что в мае он должен быть в Копенгагене и провести три недели у короля. Об этом же сообщил Кристиану IX.

Цель визита наследника русского трона была ясна, как божий день: Александр должен сделать предложение датской принцессе. Но Александр был готов хоть сейчас жениться на Марии! «Ведь я только одного и желал, чтобы брат мой был женат скорей и имел сына, тогда только, говорил я себе, я буду спокоен. Но этому не суждено было исполниться». И поместил в дневнике строки Лермонтова, которые так соответствовали теперь его настроению, поставив в конце три восклицательных знака:

И жизнь, как посмотришь

С холодным вниманьем вокруг, —

Такая пустая и глупая шутка!!!

В третьей декаде апреля императорский двор переехал в Царское Село. Александр по-прежнему занимался учебой, присутствовал на докладах сановников, встречался с высокопоставленными лицами. Чтобы не видеться с Марией, решил не ходить на вечерние собрания матери: «Во-первых, чтобы заниматься дома, а во-вторых, они мне надоели. Мне теперь мало только видеться с Марией, что прежде уже для меня было счастьем, я чувствую, что теперь это меня не насыщает и мне надо больше, но что это больше…»

Он решился. Борис Перовский показал подруге Марии, как незаметно пройти в покои Александра. Брат Перовского стал связующим звеном между влюбленными.

«Я только и думаю теперь о том, чтобы отказаться от моего тяжелого положения и, если будет возможность, жениться на милой Марии. Я хочу отказаться от свадьбы с Дагмар, которую не могу любить и не хочу. Ах, если бы всё, о чем я теперь так много думаю, могло бы осуществиться! Я не смею надеяться на Бога в этом деле, но, может быть, и удастся. Может быть, будет лучше, если я откажусь от престола. Я чувствую себя неспособным быть на этом месте, я слишком мало ценю людей, мне страшно надоедает всё, что относится до моего положения. Я не хочу другой жены, кроме Марии. Это будет страшный переворот в моей жизни, но если Бог поможет, то, может быть, я буду счастлив и буду иметь детей. Вот мысли, которые теперь меня всё больше занимают, и всё, что я желаю. Несносно, что поездка в Данию на носу и преследует меня, как кошмар».

За Александром следили; камергер императора выкрал его записку к Мещерской. В семье разыгрался скандал. Проникло в Европу, и там не замедлили напечатать в газетах о связи Мещерской и цесаревича.

Кристиан IX отправил письмо императору, требуя подтвердить планы наследника в отношении его дочери. Цесаревич был взбешен: «За себя мне все равно, но бедная, бедная Мария! Вот до чего я ее довел, что об ней печатают в газетах! Вот он, мир-то! Вот люди!» Он знал, что и так Марии несладко: дочь князя, она потеряла отца в грудном возрасте, мать вела эксцентричную жизнь, Мария скиталась в Европе по родственникам, пока, наконец, не стала фрейлиной императрицы.

19 мая Александр II пригласил к себе сына и сообщил, что датский король, прочитав статью о нем и Мещерской, интересуется: правда ли это?

– Я не могу ехать в Данию, – ответил ему Александр.

– Что же ты хочешь, чтобы я так и написал, что всё, что в газетах – правда и поэтому ты не приедешь?

– Я отказываюсь от престола, не чувствую в себе государственных способностей.

– А ты думаешь, я по своей охоте на этом месте? Разве ты так должен смотреть на свое призвание? Ты, я вижу, не знаешь сам, что говоришь, ты с ума сошел! И если это так, то знай,