История городов будущего - Дэниэл Брук

С самого начала Шанхай был для европейцев не просто еще одним торговым портом. Императорские переговорщики надеялись сохранить систему ограниченных торговых сезонов, в промежутках между которыми европейцы жили бы на кораблях или возвращались к своим семьям в Макао; однако британцы решительно отринули это предложение. Они выбили себе право жить в Шанхае круглый год вместе со своими семействами и «любыми работниками, чье присутствие коммерсанты сочтут необходимым… для реализации своих торговых предприятий без каких-либо ограничений и неудобств»6. Эта статья договора оставляла огромное пространство для маневра и фактически означала, что иностранное население Шанхая будет неограниченным. В подписанном в 1843 году дополнении к Нанкинскому договору это положение было закреплено прямым текстом: британцам отныне разрешалось покупать или брать в аренду любое число строений и земельных участков. «Количество их не может быть ограничено, – говорилось в документе, – и определяется самими коммерсантами соразмерно необходимости»7. Кстати, опиум, из-за которого, собственно, и разгорелась война, в Нанкинском договоре не упомянут ни разу. Официально запрещенная торговля наркотиком стала в Шанхае секретом Полишинеля, регулировавшимся неформальными договоренностями с китайскими властями: те требовали лишь разгружать суда с опиумом не в самом Шанхае, а чуть ниже по реке.

В том же дополнении 1843 года был прописан принцип «экстерриториальности» – дипломатическая аномалия, породившая космополитичный Шанхай. Иностранных коммерсантов всегда тяготил суровый уголовный кодекс императорского Китая, с его полными нечистот тюрьмами и выбитыми под пытками признаниями. Выиграв Опиумную войну, они решили, что не станут больше подчиняться местным законам, как до них делали все путешественники и купцы по всему миру. По условиям дополнения к Нанкинскому договору уголовные дела британских подданных на территории Китая рассматривались в соответствии с британским же правом. В неравном договоре, подписанном с американцами в 1844 году, это положение распространялось и на гражданские дела. «Граждане Соединенных Штатов, – гласил его текст, – совершившие любое правонарушение на территории Китая, могут быть осуждены и наказаны только [американским] консулом… и в соответствии с законами Соединенных Штатов. Все споры в отношении прав, будь то личных или имущественных, возникающие между гражданами Соединенных Штатов на территории Китая, относятся к юрисдикции и регулируются уполномоченными лицами их собственного правительства»8.

Экстерриториальность вскоре обрела реальные очертания в пространстве: пригороды Шанхая были поделены на отведенные западным державам сектора, которые назывались иностранными поселениями или концессиями. В 1845 году у слияния Хуанпу и ее притока Сучжоу, в километре к северу от обнесенного стенами китайского города, появилось британское поселение площадью в 56 гектаров9. Британцы выбрали себе место, думая об удобстве торговли, тогда как много веков назад китайцы, выбирая свое, руководствовались соображениями безопасности. В 1849 году на участке между городской стеной и каналом, отмечавшим южную границу британского поселения, возникла французская концессия. А в 1854-м к северу от англичан на другой стороне Сучжоу обосновались американцы.

Китайцы рассматривали иностранные концессии как еще несколько этнических анклавов в и без того многоликом городе. Ко времени начала Опиумной войны в Шанхае было уже двадцать шесть землячеств, где мигранты со всего Китая говорили на своих диалектах и сохраняли обычаи и кухню своих регионов10, – но иностранцы видели свои поселения совсем иначе. Их конечной целью было сделать из Шанхая эдакий Кантон наоборот: если Кантон был крупным китайским городом с небольшим гетто для иностранцев, Шанхай должен был стать огромным западным городом, построенным вокруг китайского гетто. На ранних иностранных картах Шанхая огороженный стенами китайский город часто изображался белым пятном, фрагментом terra incognita. Если же его и отмечали, то подписывали словом «Чайнатаун», как будто это был иммигрантский квартал на другом краю света, а не китайский город на китайской земле.

Тогда как китайский Шанхай представлял собой исторически сложившийся клубок улиц, в британском поселении была распланирована регулярная сетка широких магистралей. По правилам землепользования, совместно установленным в 1845 году британской и китайской администрациями, полоса земли между рекой и британским поселением должна была остаться доступной для пешеходов и бурлаков. Англичане превратили древнюю тропу в настоящую набережную. Вскоре на Бунде – слово, которое на хинди и означает «набережная» и которое служащие Ост-Индской компании подхватили в своей самой ценимой колонии, – началось активное строительство. Нанятые за гроши китайские чернорабочие вбивали сваи в болотистую прибрежную почву, закладывая фундаменты торговых домов будущей Уолл-стрит азиатского континента. По воспоминаниям одного европейца, «похожие на стоны вопли “А-хо! А-хо!” гнетущими волнами прокатывались по Бунду»11, когда рабочие-кули (от китайского «квей-ли» – «тягостная мощь») вколачивали сваи в землю. Тягостной мощи суждено было оказаться характерной чертой Шанхая. Построенный на китайском горбу, он станет самым могучим мегаполисом Китая, одновременно являясь его величайшей гордостью и величайшим позором.

К 1843 году свои отделения на Бунде открыли уже одиннадцать иностранных торговых компаний. Местные мастера, строившие эти первые здания, снабдили их загибающимися кверху карнизами и дворами, типичными для архитектуры Поднебесной. Около 1846 года в городе начали появляться здания западного образца. Спроектированные по большей части кантонским строительным подрядчиком, известным под прозвищем Чоп Доллар, они напоминали торговые дома «Гунхана» в Кантоне – с огромными верандами, выходящими в сады, полные английских роз, магнолий и тюльпанных деревьев. Китайцам эти здания казались странными. Зачем, спрашивается, дом без внутреннего двора, где подышать свежим воздухом можно только у всех на виду? Как же уединенность, как же личное пространство? После нескольких суровых шанхайских зим иностранцам такая архитектура тоже разонравилась. В тропическом Кантоне просторные веранды – это хорошо, но в умеренном климате Шанхая лучше строить, как в Европе. Если в Петербурге западная архитектура стала частью грандиозного плана, намеченного самодержцем, европейская внешность Шанхая возникла методом проб и ошибок из стремления иностранных коммерсантов создать для себя практичный и комфортный город. В противоположность «самому отвлеченному и умышленному городу на всем земном шаре» Шанхай зарождался как весьма прагматичное поселение, облик которого постепенно определялся коллективным разумом его обитателей без единой мысли о том, что это будет значить для остального Китая.

К 1847 году Бунд выглядел, как центральная улица европейского городка. Кроме офисов торговых компаний, здесь появились гостиница, клуб и несколько магазинов. Торговля процветала: в 1844 году 12,5 % всех экспортируемых в Британию китайских товаров отправлялось из Шанхая; в 1849-м этот показатель составлял уже 40 %12. Британский путешественник, посетивший Шанхай в 1847 году, писал: «Шанхай – несомненно важнейший пункт международной торговли на китайском побережье. Для этого здесь больше преимуществ, нежели в любом из виденных мною городов: это распахнутые ворота, открывающие широкий путь в Китайскую империю… Несомненно, что через несколько лет Шанхай будет не только конкурировать с Кантоном, но и заметно превзойдет его по размаху и значимости»13.