Любовь и мороженое - Дженна Эванс Уэлч

– Ты не виноват.

Я прижалась носом к окну.

По обеим сторонам мостовой из серых булыжников, уложенных елочкой, тянулись узкие пешеходные дорожки. Высокие здания пастельных цветов тесно прижимались друг к другу, и на всех окнах красовались очаровательные зеленые ставни. По тротуару пролетел велосипед, чуть не задев боковое зеркало заднего вида.

– Хочешь оглядеть окрестности? – спросил Говард. – Познакомиться с городом?

– Да! – Я отстегнула ремень и выпрыгнула из машины. На улице все еще стояла жара и попахивало теплым мусором, но меня это не расстроило, потому что вокруг было столько всего интересного! Говард зашагал по тротуару, и я поспешила за ним.

Я словно оказалась в итальянском фильме. Вокруг теснились магазинчики одежды, кофейни и ресторанчики, и жители окликали друг друга из окон квартир и машин. Посреди улицы кто-то вежливо засигналил, и все освободили путь для целой семьи, ехавшей на одном скутере. Между двумя домами висела бельевая веревка, в самом центре которой развевалось на ветру красное домашнее платье. Я была готова к тому, что в любую секунду из-за угла выпрыгнет режиссер и крикнет: «Снято!»

– Вот он, – объявил Говард, когда мы свернули за угол, и указал на видневшееся вдали высокое здание.

– Кто «он»?

– Дуомо. Собор Флоренции.

Дуомо. Все стекались к нему, как к единственному в море кораблю, и чем ближе мы подбирались к собору, тем медленнее нам приходилось идти. Наконец мы достигли центра большой площади, и я подняла взгляд на громадное здание, залитое закатным солнцем.

– Ух ты! Какой он… – Большой? Красивый? Впечатляющий? Все сразу и нечто большее. В этом соборе поместилось бы несколько высоток, а его стены украшали узоры из розового, зеленого и белого мрамора. Я никогда не видела настолько красивого, представительного и величественного здания. Да я впервые в жизни употребила слово «величественный»! Раньше оно мне не требовалось.

– На самом деле собор называется Санта-Мария-дель-Фьоре, но все зовут его просто Дуомо.

– От «domo» — купол?

Часть здания покрывала невероятно огромная красно-оранжевая купольная крыша.

– Неплохая попытка, но нет. «Duomo» по-итальянски значит «собор». Просто так вышло, что это слово созвучно с куполом, и это частенько вводит людей в заблуждение. Это здание строилось почти сто пятьдесят лет, и его купол оставался самым большим на свете до появления современных технологий. Как выдастся свободный денек, – заберемся с тобой на вершину.

– А это что? – Я показала на восьмиугольное здание возле собора с высокими золотыми дверьми с узорами, которые фотографировала группа туристов.

– Баптистерий. Эти двери зовутся Вратами Рая. Чуть ли не главная достопримечательность в городе. Работа архитектора Лоренцо Гиберти. На это произведение искусства у него ушло двадцать семь лет. Туда я тебя тоже свожу. – Говард указал на улицу за баптистерием. – А вон там находится ресторан.

Мы с ним пересекли площадь (которую он назвал «пьяцца»), и Говард придержал для меня дверь ресторана. Хост в галстуке, заправленном за фартук, поглядел на нас из-за стойки и выпрямился. Говард был фута на два его выше.

– Сколько вас будет? – гнусаво спросил он.

– Possiamo avere una tavolo per due[16]? – ответил вопросом на вопрос Говард.

Хост кивнул и подозвал официанта.

– Виопа sera[17], – улыбнулся официант.

– Виопа sera. Possiamo stare seduti vicino alia cucina[18]?

– Certo[19].

Итак… очевидно, мой отец говорит по-итальянски. Бегло. Даже «эр» произносит, как Рен. Я постаралась не таращиться на него, пока официант проводил нас к столу. Я совершенно ничего о нем не знала. И это ужасно странно.

– Знаешь, почему мне здесь нравится? – спросил Говард, усаживаясь на стул.

Я осмотрелась. Столы были покрыты дешевой бумажной скатертью, а на открытой кухне стояла дровяная печь для пиццы, и в ней пылал огонь. Сверху доносилась «She’s Got a Ticket to Ride». Говард указал на потолок:

– У них каждый день с утра до вечера играет «Битлз». Здесь есть все, что я обожаю: пицца и Пол Маккартни!

– Точно, я же видела пластинки Битлов у тебя в кабинете. – Я сглотнула. Теперь ему может показаться, будто я сую нос в чужие дела. Хотя по факту это, наверное, правда.

Говард улыбнулся:

– Сестра прислала их в подарок пару лет назад. У нее два сына, одному десять, другому двенадцать. Они живут в Денвере, приезжают к нам на лето раз в пару лет.

А они знали обо мне?

Наверное, Говард подумал о том же, и мы оба умолкли и с интересом принялись разглядывать меню.

– Что хочешь заказать? Я обычно беру пиццу с грибами, но они все здесь вкусные. Можно взять парочку закусок или…

– Как насчет обычной пиццы? С сыром. – Быстро и просто. Хочу вернуться на улочки Флоренции. И не растягивать этот ужин.

– Тогда возьми «Маргариту». Это самая простая пицца. Томатный соус, моцарелла и базилик.

– Отлично.

– Тебе обязательно понравится. Эта пицца совсем не похожа на ту, что подают у нас на родине.

Я отложила меню:

– Почему?

– Она очень тонкая, и каждый получит по своей личной огромной пицце. А свежая моцарелла… – Он вздохнул. – С ней ничто не сравнится.

Он и правда замечтался, вспомнив о моцарелле. Неужели моя «больше, чем дружеская» любовь к пицце – от него? Хм. Наверное, было бы неплохо узнать его получше. Все-таки он мой отец.

– А родина… Это где?

– Не поверишь, но я родился в небольшом городке Дью-Вест в Южной Каролине. Где-то в ста пятидесяти милях от Адриенны.

– Ты там переставил все дорожные заграждения и создал пробку?

– Тебе мама рассказала?

– Да. Она часто про тебя рассказывала.

– Там было особо нечем заняться, – хмыкнул Говард. – К моему стыду, я наказал за это весь город. А что еще она тебе рассказывала?

– Что ты играл в хоккей и, несмотря на спокойный нрав, часто ввязывался в драки на льду.

– Вот доказательство. – Говард повернул голову и пробежался пальцем по шраму на подбородке. – Одна из последних игр. У меня не получалось держать себя в руках. А что еще?