Русский брат. Земляк - Андрей Воронин

В это же самое время допрашивали и Каллистратова. На него перли гораздо жестче — обстоятельства позволяли. Сперва оказался на месте убийства отца, теперь дочери. Нужны ли еще доказательства? Разве что признание обвиняемого для полного порядка.

— По тебе не скажешь, что крепкий мужик. Так всаживать кол с одного удара — это ж надо недюжинную силу иметь.

Сотрудники ГУОПа разглядывали Каллистратова с долей уважения. Их было двое: один в форме, другой в штатском. Люди из угрозыска настолько свыклись со зверскими убийствами и обезображенными «трупешниками», что преступники редко вызывали у них злобу и негодование. Разве что закоренелые маньяки или те, кто покусился на жизнь блюстителя порядка.

— Начинай, не стесняйся, — предложил Олегу человек в форме. — Все-таки любопытно послушать. Держу пари, что ты не профи.

— Она кое-что знала о настоящих убийцах отца, — исподлобья взглянул Каллистратов. — Но не успела рассказать.

— Ай-яй-яй. Ну что за невезуха. Сперва отец Альтшуллер жаждет поведать тебе сенсационные новости, потом дочь. И надо же — не хватает каких-то жалких минут. Только, понимаешь сунулся с диктофоном и вдруг на тебе — лужа крови. Никак не удается интервью.

На первый раз безотказных методов к Олегу применять не стали — но на словах предупредили, что долго валять дурака не дадут. Оставшись в одиночестве, он долго сидел, уставившись на свои туфли без шнурков и бетонный пол камеры. Даже летом здесь пробирал до костей могильный холод.

Что предпринять? Пересказать слова Лины? Но связного рассказа все равно не получится. Объяснить как в ответственный момент его разморило от деликатесов? Только рассмешишь ментов до слез.

Нужно и другое иметь в виду — те, о ком говорила Лина, наверняка кормят пару фуражек в МВД. Очень может быть, что материалы допроса уже сегодня окажутся у них на столе. Если эти люди почувствуют опасность, долго ему не протянуть. «Ночью подозреваемый скончался в камере от сердечного приступа». «Во время допроса Каллистратов неожиданно выпрыгнул из окна шестого этажа».

Как там бедная Алла — до сих пор ждет? Наверно проклинает день, когда связалась с таким… Трудно сказать, какие она сейчас выбирает слова. Даже если смотрит от нечего делать телевизор — в новостях ни за что не сообщат фамилии задержанных.

Если бы знать: кому можно доверять в этой системе? Иначе она сглотнет его и не поперхнется. Спокойно — первым делом надо сконцентрироваться и вспомнить о чем все-таки говорила Лина. Ведь углами он слышал все, абсолютно все. Значит, в каком-то из дальних уголков головы оно хранится в целости и сохранности. Остается самая малость — найти и извлечь. Осторожно, не дыша.

* * *

Потрясение было велико. Знакомые англичане и друзья из эмигрантской среды заметили, что после третьей поездки в Россию Белозерский изменился. Перестал улыбаться и часто посреди разговора погружался в себя, ничего не видя и не слыша вокруг.

Увлекся мистикой, по вечерам зажигал в своем лондонском доме восковые свечи. Зачехлил картины, чтобы они не мешали сосредоточиться. Он пытался убедить себя, что существует некая параллельная реальность, в которой крапивинская усадьба уцелела.

Время там движется по кругу — стоит вечное лето, за большим столом на веранде пьют чай. Отец просматривает свежие газеты, мать рассуждает о том, что ночью будет гроза. Действительно, воздух неподвижно застыл, листья замерли, в прояснившемся зеркале озера до мельчайших подробностей отражаются берега…

Белозерскому хотелось верить, что можно попасть в эту реальность, обжиться в ней. Она должна быть гораздо более осязаема, действительна, чем та, где дом разрушен до основания, где безраздельно торжествует крапива и бродят голодные собаки.

Жизнь потомка знаменитого дворянского рода разделилась на две слабо связанных между собой половины. В одной он продолжал успешно вести свой частный адвокатский бизнес — изучал дела, выступал на судебных заседаниях, выслушивал пожелания клиентов. В другой — сидел с удочкой на берегу, бродил по лесу.

Неделя шла за неделей, и он понял, что никогда не поймает в своей призрачной России ни одной рыбы, не найдет ни одного гриба, ни ощутит на лице ни одной дождевой капли. В один из воскресных дней Белозерский снял с картин чехлы, убрал подальше свечи, спрятал альбом с фотографиями.

Но он был русским человеком, рожденным в Европе, — он не ударился в запой, не застрелился, не заперся дома. Адвокатская практика шла своим чередом, не потерпев ни малейшего ущерба. Дела выигрывались, гонорары оставались по-прежнему высокими.

Одному из его клиентов предъявили иск по вопросу о наследстве. Некто Джозеф Фолкстон завещал все свое состояние организации под названием «Ройал Арк» — «Королевская арка», членом которой состоял до самой смерти. Дети покойного решили оспорить законность завещания и клиент Белозерского по фамилии Саундгрейв выступал в роли ответчика.

Дело было выиграно с блеском — истцам не удалось привести никаких доказательств того, что покойный перед смертью частично утратил рассудок и подвергался мощной психологической обработке со стороны некоторых собратьев по «Королевской арке». После уплаты оставшейся части гонорара в высшей степени довольный Саундгрейв пригласил адвоката в гости.

Этот человек удивительно умел расположить к себе. Он показал Белозерскому свой сад, которому как истый британец уделял много внимания. Гость и хозяин устроились за легким столиком посреди идеально подстриженной лужайки.

— Сейчас в прессе развернулась бурная полемика. Читатели пишут возмущенные письма в газеты. Какая-то фирма выпустила в продажу аэрозоль, который мгновенно сделает ярко-зеленым ваш пожухлый газон. Люди беспокоятся, что это отучит нас регулярно подстригать газоны. Рухнет один из столпов, на которых держится Англия.

— Такая приверженность традициям всегда вызывала у меня восхищение.

Белозерский сразу почувствовал в Саундгрейве аристократа в лучшем смысле слова. Прекрасно воспитанный, тот не выглядел чопорным. Человек безусловно состоятельный, получивший прекрасное оксфордское образование, он держался доброжелательно и просто.

Англичанин и русский, в чьих жилах текла одинаково голубая кровь, почувствовали взаимное расположение и симпатию. Белозерский сам не заметил, как стал рассказывать собеседнику о России, о семье, о разоренном крапивинском поместье. Это был первый человек, с которым он поделился самым сокровенным.

Выслушав до конца, Саундгрейв кивнул:

— Вы совершенно правы — реальность можно пересоздать. Все разрушенное подлежит восстановлению. Но сделать что-либо в одиночку невозможно. Ваша история только частный случай глобальной задачи — воссоздания разрушенного Храма. Этому делу избранные люди служат уже много веков… Вы не задали мне ни одного вопроса относительно внутренних дел «Королевской арки». Ценю ваш такт. Но — откровенность за откровенность. Мы считаем себя наследниками и продолжателями дела английских масонов.

— Масонов? — удивленно переспросил Белозерский. — Я привык думать о масонах как о противниках религии, врагах всех европейских империй, которые втайне готовили их разрушение.