Дочери Марса - Томас Кенилли

— То есть я хочу сказать, — продолжал Маклин, — они хорошие девушки. И ответственные, когда дело касается работы. Просто какие-то не совсем надежные.

— Я бы сказала, что моя сестра — сама надежность, — ответила на это Салли, чуть хвастливее, чем намеревалась.

— Она — человек сдержанный, — сказал Маклин. — Мне кажется, сдержанность — это у вас семейная черта.

— Терпеть не могу слово «сдержанность», — сказала Салли исключительно ради того, чтобы задеть своего собеседника.

На том и завершилась дискуссия на тему сдержанности, надежности и так далее.

— Мне кажется, не следует слишком давить на солдат, — заметил Маклин. Явная попытка завоевать ее расположение. — Но что должно настораживать и послужить нам уроком, так это поражение наших под Монсом. И, заметьте, речь идет о британских регулярных частях. Выходит, любой австралийский ополченец стоит наших троих солдат? Ребята в лагере так и считают, но мне кажется, солдат есть солдат, и не важно, кто он — австралиец или нет. И потом даже спорить нечего, что наши ребята — лучше всех. Просто подготовка у них хромает, понимаете, терпеть они не могут занятий. Прямо ненавидят.

— Если с крыши госпиталя посмотреть, так их муштруют, как положено, — возразила Салли.

— Это верно. Но добрая половина их считает, что это ни к чему. Дайте нам винтовки и больше не приставайте, а мы уж как-нибудь разберемся, — считают они. — Думают, что воевать — все равно что собак динго отстреливать.

Салли почувствовала, что рука Маклина легла ей на запястье. Но жест этот не вызвал у нее ни страха, ни волнения — ладонь лейтенанта оставалась сухой, ничуть не вспотела. Салли подумала, что противиться ему было бы просто неприлично. И не убрала руку — и не собиралась убирать ее до тех пор, пока дело не выходит за рамки приличий.

— Понимаете, — продолжал Маклин, решив вернуться к прежней теме, — я бы не завел такой разговор с кем-нибудь из тех девушек. Просто не стал бы обсуждать подобные вещи с ними. Как не стал бы обсуждать их ни с адъютантами, ни с подполковником. Вот вам, бедняжке, и приходится меня выслушивать.

Салли неожиданно для себя рассмеялась.

— Может, пройдемся немного пешком? — предложил Маклин. — Экипажи стоят вон там.

Он помог ей сойти на каменную площадку, из которой вырастали пирамиды. Чуть поодаль, щурясь в полутьме и поглядывая на догоравший у подбородка сфинкса факел, стояли и другие пары. Они рассчитывали, что вылазка каким-то образом внесет разнообразие в их вечер, придаст ему значимость. Но стоило оказаться здесь, и их разговор с лейтенантом Маклином иссяк — слова терялись на фоне этого величия. Вскоре медсестры вместе с офицерами направились к не отстававшим от них экипажам, и вся компания, порядком исчерпав запас веселья, поехала к госпиталю.

Все слухи касались каких-то Дарданелл. Младшая сестра Кэррадайн считала, что все же лучше Дарданеллы, чем Франция.

Потому как во Франции — и к Рождеству и Новому году это стало уже секретом Полишинеля, — было принесено в жертву бесчисленное количество молодых людей, да и Париж едва устоял. Выяснилось, что Дарданеллы и так в руках турок и что они куда ближе к трону Оттоманской империи, чем Синай. Но это неизбежно наводило на мысль о ятаганах, гаремах, камерах пыток, все эти древние реалии и места служили невольным доказательством в пользу того, что турки — вояки никудышные, не то что германцы — злобные вандалы, которые хоть и надругались в Бельгии над монахинями, зато знали назубок, как выстроить войска для битвы.

Иногда в розовато-лиловых сумерках Салли с товарками выбирались на крышу «Мена-Хаус» и, стоя там, наблюдали за возвращавшимися из пустыни к палаткам батальонами — маршировали они слаженно, а в обозе будто исключительно для проформы тянулись санитарные автомобили. Перед глазами Салли гарцевала в пыли легкая кавалерия, волнами прокатывались по равнине батальоны пехотинцев, как ей казалось, легко, будто играючи. Постепенно картина дополнялась и доносившимися обрывками маршевой музыки. В госпиталь доставляли не больше сотни солдат — обезвоживание организма из-за перегрева, чреватое церебральными осложнениями.

Пора беззаботных ночных вылазок в Каир миновала. Когда лейтенант Кэррадайн прибыл повидаться с супругой, он выглядел постаревшим. Не лучше был вид и у других офицеров, на вечерок заворачивавших в «Мена-Хаус» посидеть в плетеных креслах на крыше госпиталя в обществе медсестер. Один из них — Лайонел Дэнкуорт, которого, к его великому неудовольствию, направили командовать артиллерийской батареей, — терся носом о личико Оноры, а симпатяга Эллис Хойл пытался взять за руку Наоми, которая, что самое поразительное, в какой-то момент ему уступила.

— И как они только умудряются? — спросила Онора за чаем Салли. — Ну, Элси и Эрик — когда они успевают побыть наедине? Я, например, ни разу не видела, чтобы они куда-то исчезали. А ты?

Онора — женщина вполне земная, поэтому и задает такие грубые и практичные вопросы. Однажды за чаем маленькая востроносенькая Неттис, решив подколоть Онору, напрямик спросила ее, а рассказывает ли та священнику на исповеди обо всех мужчинах, с которыми миловалась.

— Признаюсь, — столь же прямо ответила Онора. — Но всегда добавляю, что поступаю так из жалости, а не потому, что я падшая. Говорю ему, что, мол, солдату необходима храбрость в бою. А храбр он, только если счастлив.

Салли вместе с другими медсестрами опять побывали в венерологическом отделении. Там появились новые пациенты — жертвы, явно переоценившие дары богини любви. И те, кто из стыда или по безалаберности решил скрыть затаившуюся внутри заразу. Некоторые, попривыкнув и к стыду, и сыгравшей над ними недобрую шутку фортуне, тихо наслаждались бездельем. Обложившись газетами, они скручивали цигарки и взахлеб обсуждали результаты скачек где-нибудь в Рэндвике или Флемингтоне — за 12 тысяч миль от Египта! Но в один прекрасный день даже самые стойкие почти запаниковали, когда со стороны пустыни вдруг, словно в опере, зазвучали сигнальные рожки.

Марш-бросок примерно 25 тысяч пехотинцев и кавалеристов на восток к Суэцкому каналу проходил мимо оазиса и расположенного там вместе с санитарными палатками «Мена-Хауса». В палаты и палатки доносился грохот ботинок, отрывистый лай команд офицеров и сержантов. Звуки эти воспринимались совершенно чудовищно, они не прекращались ни на минуту, выгоняя всех наружу. Даже тяжелораненые, и те поднимались с коек и с безнадежным взглядом провожали проходящие колонны. Салли и другие медсестры, оторвавшись от работы, тоже покинули завешенные брезентом участки. Стоя под пальмами, они убедились, что даже одному батальону, куда входили грузовики, полевые кухни и медицинские подразделения, требуется уйма времени, чтобы прошествовать мимо. Только что прошедший батальон сменялся новым, тоже молодцевато вышагивавшим и горланившим во все горло «Британские гренадеры», «Песнь Австралии», «Слава и надежда», «Правь, Британия!» и вообще все, что полагается горланить на маршах.

Онора Слэтри называла номер каждого проходящего мимо батальона. Вот, 1-й батальон, краеугольный камень будущей славы или трагедии, во главе которого шагал едва различимый в пыли капитан Хойл. А где-то дальше не видный в гуще остальных — и капитан Маклин. Кто-то, вероятно, Кэррадайн, охваченная совсем уж сценическим пылом, бросилась к проходящим военным и вцепилась в своего бодро шагавшего возлюбленного. Но тут же оказалась едва не смята остальными марширующими, оторвана от объекта страсти и, стоя на краю пустыни, безутешно рыдала, пока гордость и слава полка дефилировала мимо. Младшая сестра Кэррадайн все же появилась — в неярком свете солнца они вместе с Неттис пристальным взглядом окидывали ряды проходящих солдат, пытаясь отыскать среди них Эрика Кэррадайна — проходила как раз бригада «Виктория». Артиллерия замыкала шествие. Рослый Лайонелл ехал верхом, улыбаясь до ушей и лихо размахивая рукой в знак приветствия и в надежде быть замеченным Онорой. Шествие продолжалось и продолжалось, но в конце концов диковинное зрелище завершилось. В сумерках растворились последние колонны, а в воздухе — последние звуки войскового оркестра. Эрика Кэррадайна так и не высмотрели. А все потому, подумалось Салли, что слишком уж пристально вглядывались в лица проходящих, отыскивая его, потому-то и не заметили.