Орланда - Жаклин Арпман

— Мама рассказывала мне, что ее мать покупала ей новое платье, только если прежнее уже нельзя было заштопать. Они распускали старые свитера и вязали новые из тех ниток, которые были в приличном состоянии! — сообщила она как-то Мари-Жанне.

— С готовым трикотажем так не получится, — задумчиво ответила ей девушка.

Мать Мари-Жанны все еще работает — она прислуга. Девушка рассчитывает, что, когда у нее появятся малыши, бабушка будет сидеть с ними, чтобы дочь могла работать. Люсьен внимательно следит за курсами акций на бирже: как только он окончательно разберется в тенденциях рынка — начнет вкладывать. Проценты плюс пособие на детей — с третьего малыша сумма становится весьма значительной! — позволят им иметь хороший доход, их сыновья получат высшее образование и станут врачами, инженерами или адвокатами. Они женятся на девушках из приличных семей, и она не позволит ни одной своей будущей куме смотреть на нее свысока!

Все это прекрасно, бедная моя Мари-Жанна, вот только где теперь Люсьен Лефрен?

* * *

— А где же мое виски?

Мадам Лефрен сидела в старом ришельевском кресле с обивкой, вытертой до самой основы. Голую левую ногу она положила на табурет, выставив напоказ большой палец, чудовищно распухший и красный. Даже Орланда способен был узнать резкое обострение подагрической болезни. Мари-Жанна наклонилась и без малейшего отвращения поцеловала ее в покрытую красными прожилками щеку.

— Наверное, Люсьен забыл, мы сейчас же сходим и купим.

— Да уж, мне необходимо взбодриться!

Орланда с ужасом смотрел на мать Люсьена Лефрена, узнавая образ, преследовавший несчастного в ночных кошмарах: редкие седые волосенки с пролысиной на макушке, одутловатое лицо с лиловым носом алкоголички, грязный, весь в пятнах, плохо запахнутый халат, из-под которого виднеется слишком короткая, не прикрывающая варикозных ног, ночная рубашка. «Кем бы ни была эта самая сестра, я — на ее стороне!» — подумал Орланда, с трудом подавляя внутреннюю дрожь, и спросил себя, что он здесь делает. Если у этой женщины и была душа, она утопила ее в выпивке, остался только мутный взгляд, подстерегающий реакцию собеседника на ее жалобы. Она знала, что никого не способна обмануть, и все-таки притворялась. Никому не нужна была ее правда, способная только напугать нормального человека: одно спиртное доставляло ей удовольствие, и жизнь ее была невыносима, ибо никто не хотел поставлять ей убийственное зелье. И тогда мамаша Лефрен принималась с таким упорством требовать свой яд, что кто-нибудь да сдавался, и она, удовлетворив жгучую потребность, вся светилась счастьем и довольством, а окружающие испытывали ужасный стыд из-за того, что заставили несчастную ждать. Мадам Лефрен вовсе не собиралась умирать, но вся она, с потрохами, принадлежала богу по имени Виски и плевать хотела на свою печень, сердце и мозги. «Они проживут ровно столько, сколько протяну я!» — говорила она врачам, взбешенным столь дикой логикой. Люсьен носил матери бутылки — скорее всего, по слабости характера, а может, из ненависти. Чувствуя глубочайшее отвращение, Орланда развернулся и вышел, не оглядываясь.

— Чего это с ним? — воскликнула мамаша Лефрен.

— Не знаю. Он вообще странный сегодня, — второй раз за день задумчиво произнесла Мари-Жанна.

* * *

Алина никогда не видела ничего подобного, а поскольку Орланда знал лишь то, что знала она, он был напуган и хотел как можно скорее забыть старую развалину. Несколько минут он бежал, словно надеясь, что, удалившись на достаточное расстояние от маленькой темной квартирки, сумеет выкинуть из головы все, что там увидел. Потом он притормозил, встряхнулся, вспомнил, что недоспал, и вернулся на улицу Малибран. Там он проявил осторожность — запер дверь на ключ и снял трубку с телефона.

Сны Люсьена были спокойнее, чем в первую ночь: возможно, ему понравилось, что Орланда сбежал?

* * *

В то воскресенье Альбер отправился на службу — поработать над планами, которые нужны были к понедельнику, что нередко случается в жизни инженера, и Алина смогла закончить выписки об «Орландо». Она еще раз, очень внимательно и вдумчиво, перечитала главы, предшествующие куску о превращении, и пришла в восторг, не найдя ни малейшего намека на бороду или усы. Разве что упоминание на первых страницах о легком золотистом пушке на щеках. За исключением этой детали, Вулф описывала их как розовые и пухлые щечки ребенка. В Константинополе, вставая поздно, Орландо велит завивать себе волосы и напомаживать их, душится, но не бреется. «Я не ошибаюсь», — сказала себе Алина. Закончив, она с легким раздражением перечитала некоторые комментарии, которые нашла в своей библиотеке. «Решительно, они настаивают!» — пробурчала она. Эдгар По населил свои рассказы бледными покойницами и заживо похороненными из-за трупа собственной матери, все это знают, и из академической благопристойности упоминают имя Альбертины только с понимающей улыбкой. Дюшатель, бывший научным руководителем ее диссертации, с особой иронией произносил слог «тин», что всегда очень веселило его коллег. Она исписала пометками поля на десяти страницах: там Орландо краснел, вздрагивал, трепетал и умирал от застенчивости в присутствии Саши.

— Он отличается от Клариссы Деллоуэй одним — у него лучше функционирует репродуктивный аппарат, — заявила она Альберу за завтраком.

Тот рассмеялся:

— Ты скажешь об этом в твоей лекции?

— В университетской аудитории не говорят об эрекции!

Теперь она была совершенно убеждена: превращение — не волшебное осуществление мечты несчастных транссексуалов, за которую они так дорого платят (а их просто выхолащивают): в 1928 году Вирджиния Вулф ничего не могла знать о подобных операциях.

Да что вообще могла позволить себе знать женщина, родившаяся в 1882 году?

«В наши дни для меня открыто любое знание», — подумала Алина.

Внезапно ее снова, как в пятницу, пронзила острая боль.

* * *

В четыре пополудни, выспавшись, отмывшись и одевшись, Орланда понял, что обедать поздно, а ужинать рано, решил ограничиться вредными и невкусными гамбургерами и, морщась, сожрал несколько штук. Кофе тоже оказался мерзким на вкус. «И что теперь?» — спросил он себя, с удивлением почувствовав, что растерян, дезориентирован. Чем заняться в городе человеку, если он один и у него нет никаких конкретных планов? Мари-Жанна и мамаша Лефрен не внушили ему желания знакомиться с другими друзьями Люсьена. Конечно, он мог бы сходить в кино, но с кем потом поговорить о фильме? Неужели он обречен скучать? При этой мысли Орланду передернуло от ужаса, и он решил наудачу побродить по улицам и отдаться на волю вдохновения. Был прекрасный апрельский вечер, свежий и солнечный, ноги сами принесли его к Иксильским прудам, где он с удовольствием разглядывал уток, которые двадцать лет оставляли равнодушной Алину. Дети бросали им черствый хлеб под умиленными взглядами матерей: приводя своих отпрысков в это место, те доставляли им удовольствие и не давали пропадать продуктам. Орланда пересек Камбрийское аббатство, любуясь прекрасными зданиями — их наконец-то начали реставрировать, — и вошел в лес. Первые листики создавали вокруг могучих черных ветвей легкий дымчато-зеленый ореол, — кажется, именно в это время они в детстве ходили в Гальский лес собирать дикие гиацинты?