До самой неизвестности - Катрин Корр

– Тебе спасибо, – говорит он шепотом, глядя в мои глаза. – Что ты есть.

Нас окутывает продолжительно молчание, в котором мне становится слишком уютно и тепло. Рядом с ним – мне очень спокойно.

– Что такое любовь? Секс – космос. А любовь? – спрашивает Кирилл шепотом. – Ты знаешь?

– Знаю. Любовь… – я замолкаю, а потом поднимаю на него глаза и тихо говорю: – Когда хочется прикасаться.

Мне очень хочется к нему прикасаться.

Опять всё повторяется. Эти же голубые, мои самые любимые глаза, смотрят на меня, потом поспешно убегают в сторону, словно замечают в моей заспанной внешности какой-то изъян. У меня вновь всё сжимается. Только теперь эта сила настолько могущественна, что даже нет этого привычного девичьего порыва пустить слезу. Когда внутри плохо, тело ломает, а поганое чувство одиночества садится на плечи – всегда хочется смыть с себя эту тяжесть, хотя бы парой слезинок. А сейчас даже на это у меня не хватает сил. Пусть давит, пусть ломает так, чтобы больше уже и нечего было уничтожать.

Я знаю, что сейчас он уйдет и больше не вернется. И я знаю, что это же сделаю и я. Через несколько часов за мной захлопнется вот эта блестящая входная дверь, и мое некогда волшебное пребывание в этих стенах превратится в одно из многих; я стану обыкновенной гостьей этого города, что просто на несколько дней остановилась в апартаментах на улице 25 Октября, дом 17. И тот космос, что был именно здесь, именно в этой гостиной с приглушенным светом, именно в этой ванной комнате с изображением рыбок, именно там наверху на белых простынях, где я была счастлива – растворится в воздухе и даже не оставит после себя осадок на светлом полу.

– Нужно ехать.

Всегда нужно. Всегда будет это поганое «пора». Неужели жизнь не может обойтись без этих слов?

– Ты забрал парфюм?

Кирилл поднимает свой рюкзак с пола. Я замечаю, как уголки его губ слегка поднялись. Он останавливает на мне неловкий взгляд, потом резко уводит в сторону и отрицательно качает головой.

Не думаю, что он забыл о моем подарке. Полагаю, Кирилл просто надеялся, что именно я это сделаю. А когда случайно обнаружу эту голубую коробочку, то будет поздно…

Уверенными шагами возвращаюсь в гостиную, где на журнальном столике лежат наши подарки друг другу, которые сейчас, в утреннем мраке и в моем мерзком настроении, видятся мне не более, чем просто обменными вещицами. Я люблю дарить подарки. Смысл для меня в том, чтобы увидеть сверкающий блеск в глазах, улыбку, хотя бы толику радости, – все то, чего вчера я так и не заметила. Лишь недоумение и необъяснимый испуг. И сейчас, якобы позабыв об этой голубой коробке, Кирилл дал мне прекрасно понять, что для него это вовсе не подарок, а так, просто глупое баловство одинокой девочки, что захотела «понюхать его любимый аромат не на бумажной полочке, а на нем». Мне все равно, что он сделает с этим флаконом: кому-нибудь отдаст или просто выбросит в помойку, когда будет проходить мимо мусорных баков. Это уже потеряло какой-либо смысл.

Я возвращаюсь в прихожую и пытаюсь закрыть глянцевую упаковку, которая отказывается поддаваться. В конечном итоге, я просто протягиваю кучку цветного картона Кириллу и молча пожимаю плечами: не могу я вернуть этой «обменной вещице» первозданный вид.

«Скажи ему что-нибудь. Скажи, что не хочешь, чтобы он уходил. Скажи, что он – целый мир для тебя!»

Кирилл поспешно набрасывает широкий ремешок рюкзака на плечо, потом делает ко мне шаг и заключает в объятия: такие короткие, комнатной температуры, без поцелуя, без глубокого вдоха запаха на моей шее. Он отворачивается и молча открывает входную дверь. Я иду следом. Не потому, что мне надо закрыть за ним общую дверь, а потому, что как полнейшая дура, хочу смотреть на его затылок как можно дольше. Ведь, когда дверь закроется – я больше не увижу его.

– Спишемся, – говорит он мне тихо-тихо. А может, вовсе и не это он сказал.

Дверь между нами захлопывается. Несколько секунд я стою в этом небольшом коридорчике и бессмысленно таращусь на дверную ручку. Мой взгляд не влияет на её движение, которого я по-настоящему жду. Никто с той стороны не хочет возвращаться, никто не хочет с силой опустить её и ворваться в эти четыре стены.

Попятившись назад, я тихонько закрываю дверь квартиры, проворачиваю замок и бреду к журнальному столику. В моем бокале осталось вино. Тот, из которого пил Кирилл, стоит на обеденном столе, посреди больших коробок с роллами. Мы ко всему этому едва-едва притронулись.

«Я хочу воспитать сына. Почему-то уверен, что это у меня хорошо получится. Тренировать его, продвигать. И хочу сделать всё возможное, чтобы мои родные и близкие ни в чем не нуждались», – вспоминаю я его слова, что он говорил мне глубокой ночью.

Опускаю глаза на пустую бутылку вина и перед глазами мельком проносится фотография его жены, что установлена на телефоне. Я случайно заметила это.

«Между нами теплые отношения. Да, я отчеканенный в какой-то мере, знаю, что не надо делать, что не надо говорить, и это нормально. Да, я многого не позволяю себе потому, что она меня просто не поймет. Но я не думаю, что это плохо, ведь она для меня близкий человек. До нее у меня была веселая жизнь, с приключениями. Я был футболистом, у меня было столько всего, что просто вау. Безусловно, сейчас всё не так. Но я сам пришел к этому, изменил себя, принял решение, которое в тот момент времени посчитал нужным и правильным. И конечно, твое появление в моей жизни это… Неописуемо. Я знаю, я чувствую, что это не просто так. Все это не просто так».

Я поднимаюсь наверх. За мной волочится тяжелый мешок одиночества в компании с разжиревшей на глазах безнадежностью. Когда моя голова касается подушки, я закрываю глаза. В нос неутомимо проникает воздух, пропитанный особым для меня запахом. Таким легким, но вместе с тем болезненным, что мои пальцы невольно сжимают простыни. Вот бы сейчас его руки обняли меня. Прямо здесь, в постели. Чтобы я уснула пусть и с глупой, но, мать его, все же надеждой, что когда проснусь – голубые глаза будут рядом. Они будут смотреть на меня, смеяться, сверкать. Я буду любоваться этими вертикальными полосами по обе стороны лица, что возникают только, когда он улыбается.

Нет. Просыпаться не надо вовсе. Можно мне просто уснуть вот так рядышком, как это было еще несколько часов назад, и всё? Навсегда вот так остаться. Чтобы не было этих хреновых невозможностей, чтобы всем этим «нет», «нельзя», «пора» показать средний палец и посыпать их тошнотворной кокосовой крошкой, которую я так ненавижу.

Вот так бы я хотела, если по другому нельзя.

Надеюсь, эта Катя знает, что с ней хороший человек. Что он не просто парень с руками и ногами, а необычайно, непомерно, невообразимо глубокий… Что он может читать стихи; аудиозапись, что он отправлял мне осенью, бережно хранится в моем телефоне. Кирилл с трудом, но всё же, может поделиться мыслями и чувствами… Это ведь всё так глубоко спрятано, но вполне реально вытащить наружу. Да, мне безгранично жаль, что я испортила его, и гореть мне за это в аду. Но я летала…