Испытание верностью - Ольга Арсентьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Профессор неохотно оторвался от экрана.
– А зачем нам спускаться вниз?
Клаус задумчиво поскреб отросшую щетину.
– А зачем нам подниматься наверх?
Профессор сорвал росшую между камнями короткую невзрачную колючку. На конце ее белел крошечный цветок – звездочка с желтой сердцевинкой.
– Это эдельвейс, – сообщил профессор, нежно поглаживая колючку длинными музыкальными пальцами.
– Не может быть! – огорчился Клаус. – Я всегда думал, что эдельвейс – это крупный, роскошный цветок, вроде розы! О его красоте сложено столько легенд…
– В самом деле?
– Ну да, – заторопился Клаус, видя, что шерпы уже собрали свою большую палатку и нерешительно топчутся около их двухместной, – вот, например, такая. Жили-были двое влюбленных, которые почему-то не могли пожениться. Не помню точно, что им мешало… В общем, они решили прыгнуть со скалы, чтобы никогда больше не расставаться. И горы покрылись прекрасными белоснежными эдельвейсами в знак скорби, печали и торжества любви.
– Надо же!
– А вот еще одна… – Клаус краем глаза следил, как шерп Лай-По умело и сноровисто вытаскивает дуги из тента, и молился, чтобы профессору не вздумалось обернуться. – Про принцессу, которая решила выйти замуж только за того, кто принесет ей эдельвейс…
Профессор закрыл ноутбук.
– И, представляете, все женихи взяли и разбежались… Эдельвейсы ведь растут высоко, на неприступных скалах, вот никто и не захотел париться…
– Да ну?
– Точно! Только один и нашелся – добуду, мол, эдельвейс, чего бы мне это ни стоило!
– И как? Добыл?
– Да. Только, пока он ходил за эдельвейсами, прошло очень много времени. Принцесса успела состариться. Так что, когда он, грязный, оборванный и заросший, явился к ней со своим букетом, то даже и не узнал ее сначала. А когда узнал, то сам передумал на ней жениться.
– Клаус, – улыбнулся профессор, – ты отличный рассказчик. Но не трать больше сил – Лай-По уже разобрал нашу палатку и уложил ее в твой рюкзак. Мы можем отправляться в путь.
– А я как раз собирался это сделать, – пожал плечами Клаус, – да, знаете еще что?
– Ну? – вздохнул профессор, прилаживая рюкзак.
– Еще говорят, что духи гор охраняют эти цветы. И сорвать эдельвейс могут только мужественные, сильные духом и чистые сердцем. Вроде нас с вами…
* * *
Непривычно тихие и молчаливые шерпы уже стояли со своей поклажей у края плато и ждали указаний.
Профессор подвел спутников к совершенно отвесной и неприступной на вид скале.
Там он в очередной раз сверился с ноутбуком, а затем повел себя странно – прижал ладони к гладкому камню, закрыл глаза и замер в неподвижности. Клаус в смущении оглянулся на шерпов – те, присев на корточки, наблюдали за профессором с легкой тревогой, но безо всякого удивления.
Наконец правая рука профессора двинулась вверх. Его пальцы зашевелились, словно нащупав на гладком камне что-то не различимое зрением.
Профессор глубоко вздохнул, открыл глаза, и, обернувшись, поманил Клауса к себе.
– Что-нибудь видишь?
Клаус приподнялся на цыпочки.
– Не-а… а чего видеть-то? Камень как камень.
Профессор нагнулся, зачерпнул пригоршню ноздреватого синего снега и старательно растер его по скале.
– А теперь?
От желания увидеть Клаус сощурился так, что из глаз потекли слезы.
И – увидел.
На потемневшем от влаги камне проступили округлые линии.
Кто-то, кому явно некуда было девать время, высек (или вырезал) на высоте двух метров изображение змеи, кусающей себя за хвост. Оно оказалось выполнено очень тщательно, с мельчайшими подробностями: вроде чешуек, зигзагообразного рисунка на спинке и злобных щелевидных зрачков.
Этот «кто-то» должен был быть очень высоким, сдедуктировал Клаус, если предположить, что изображение высечено на уровне глаз.
Гораздо выше профессора, настоящий баскетболист.
Однако насечка выглядит очень старой, почти совсем стершейся из-за всяких там горных эрозий. Возможно, ей сотни или даже тысячи лет. В те времена люди еще не играли в баскетбол.
Или играли?
Клаус представил себе очень высоких узкоглазых людей с кожей цвета шафрана, бритоголовых, в длинных холщовых одеяниях, азартно бегающих по плато, перебрасывающихся тяжелым, сшитым из обрезков ячьей кожи мячом и подбадривающих друг друга гортанными криками.
Клаус отрицательно покачал головой – что-то в этой картине было явно не так.
Оглянулся на профессора – тот, не отрываясь, смотрел на змею, словно ждал, что вот сейчас она оживет, легкой тенью соскользнет со скалы и уползет в нужном им направлении. Клаус тоже стал пристально таращиться на изображение и догляделся до того, что змея подмигнула ему.
Разошедшаяся вконец фантазия Клауса дала пинка его ленивой, дремлющей памяти, и та в считаные секунды выдала правильный ответ.
– Арии! Этот рисунок оставили здесь древние арии!
– Молодец! – похвалил его профессор.
Клаус покраснел от удовольствия. Господин Роджерс отнюдь не был склонен разбрасываться подобными оценками для своих учеников.
Но хорошее настроение Клауса продержалось недолго – до того момента, когда профессор, обогнув скалу, остановился на самом краю обледеневшего козырька над залитой молочными облаками пропастью.
– Нам туда, – сказал он.
Снял рюкзак, положил его на козырек и, повернувшись спиной к пропасти, уцепившись за каменный выступ, ухнул вниз. Через секунду пальцы профессора разжались, и наступила тишина.
* * *
Хотя Клаус и написал в своем дневнике, что все это время сохранял полное спокойствие и самообладание, на самом деле он здорово испугался.
Сначала Клаус подумал, что профессор спятил; потом – что профессор спятил и решил покончить жизнь самоубийством, еще позже – что профессор спятил, решил покончить жизнь самоубийством и ему, Клаусу, придется объясняться по этому поводу сначала с шерпами, а затем и с местными властями.
Однако додумать столь неутешительные мысли до конца Клаус не успел, потому что откуда-то снизу и сбоку, совсем близко, явно не со дна пропасти, послышался голос.
Клаус опустился на четвереньки и, вытянув шею, осторожно посмотрел вниз.
Господин Роджерс, живой и невредимый, стоял на краю довольно широкой каменной полки. Она обвивала скалу какими-то двумя метрами ниже козырька и при этом была совершенно невидима сверху.