Крысоловка - Ингер Фриманссон

– Вот он и дома, – сказала мать. Они пили кофе, горький, обжигающий. – Дома, у Господа нашего. Там ему хорошо. Вот о чем нам думать надо, милая Ингрид.

Отец не болел, но чувствовал себя не вполне уютно после их переезда в новую квартиру в Йончепинге. В душе он оставался парнем из Хускварны.

– Разрыв аорты, так сказал врач. Такое не оперируют.

Ингрид похлопала мать по руке:

– Значит, ему удалось избежать участи бесчувственного овоща на соцобеспечении.

– Он ушел к Господу, – сказала мать и стиснула сухие, узловатые пальцы. Суставы опухшие, безобразные – раньше Ингрид не замечала. С матерью виделась редко.

Через год настала очередь матери. Позвонила Сесилия – поздним вечером, совсем как сейчас. Так обычно и случается, когда…

Они сидели, смотрели. Все три сестры. Напротив – прищурившаяся, почти улыбающаяся мать:

– Я так рада, доченьки, что вы собрались все вместе. Но скоро я встречу вашего отца. Я отправляюсь домой, к Богу.

Громко и отчетливо, четко выговаривая слова, Ингрид произнесла:

– Скоро и я отправлюсь к Богу.

И вот снова звонит телефон. Поздним вечером в субботу…

– Здравствуйте. Ингрид слушает.

Почему она так мямлит? Нужно взять себя в руки, взять себя в руки…

– Кто это?

Сердце бешено колотилось. К горлу подкатила тошнота. Она проглотила комок, выпрямилась и повторила:

– Это Ингрид Андерссон. С кем я говорю?

В трубку будто разрыдались.

– Алло! – вскрикнула она. – Кто это?

– Э… Это Юлия. Наверное, слишком поздно…

Юлия. Младшая дочь. Если бы Ингрид появилась в его жизни пораньше, пела бы девочкам колыбельные. Пока они еще были маленькие. У нее в памяти скопилось столько песенок Хранила их для своих детей. Но теперь они не нужны. Топ-топ ножками, Юлия, топ-топ-топ, гулять пойдем, топ-топ-топ, нам всем гулять охота…[7]

Черт подери, Ингрид! Соберись!

– Что стряслось? – резко спросила она.

– Мой папа…

– Что с твоим папой?

– Он ведь умрет.

Теперь заплакала Ингрид. Зарыдали обе. Потом Ингрид заговорила:

– В отделении сказали, что завтра ему станет лучше. Когда вы с Йеннифер придете, ему станет лучше.

– А что, если мы опоздаем? Если мы не увидимся с ним?

– Нет! Нет, этого не произойдет!

– Сегодня он не захотел нас видеть. – Юлия всхлипнула.

– Да нет, он хотел. Просто устал очень. Я только что оттуда. Он был совершенно без сил. Но завтра он захочет вас повидать. Я уверена.

– Йеннифер сказала…

– Что она сказала?

– Что вы просто бросили трубку…

– Но это не так!

– А она сказала, что бросили!

– Нет-нет. Наверное, твоя сестра просто недопоняла.

– Папа действительно умрет?

– Не знаю. Нет! Не нужно об этом! Нужно думать о хорошем, мыслить позитивно.

– Позитивное мышление! Вы что, действительно в это верите? – Голос вдруг сделался жестким.

– Не знаю. Но попробовать не помешает.

– Он ведь такой жизнерадостный, папа… И всегда так любил жизнь. Всегда строил свою жизнь сам…

– Да.

– Это несправедливо! – вновь разрыдалась Юлия.

Ингрид захотелось положить трубку. Она чувствовала, как подступает мигрень. Так всегда бывает, если выпьет слишком много. Но звонок Юлии имел огромное значение. Она позвонила ей впервые.

– Приезжайте завтра с утра пораньше, – сказала Ингрид, неуклюже закругляя разговор.

– А вы тоже придете? Вы ведь знаете, какая у нас Йенни…

– Давайте вы побудете с ним первую половину дня, а я приеду потом.

Разговор с Оскаром Свендсеном испортил ей настроение. У этого человека просто дар вызывать неуверенность, ощущение никчемности. «Вы ведь кремень, Роза…» Ну да, ну да…

«Может, я и не кремень, и не кресало, но определенно – кромсало», – бормотала она, подтаскивая лестницу к яблоне. С обрезкой она повременит, бросит оставшиеся силы на корректуру. А деревом займется завтра. Да нет же, о чем она только думает! Куда подевалось ее упрямство? Никакие разговоры с редактором не должны менять ее распорядок.

А тело все ныло. Роза оттолкнула старую лестницу: давно пора пустить на дрова. От физического труда в этой ее новой жизни руки огрубели, ладони в мозолях. И она теперь сильнее, чем прежде. Ей нравилось так думать. Вставала перед зеркалом в спальне и разглядывала бицепсы, напрягала их, точно культуристка. Экзема ее осталась в прошлом, лишь порой напоминала о себе легким зудом; приходилось напрягать всю волю, чтобы не расчесывать. И через несколько минут зуд проходил.

Вскарабкалась по лестнице и принялась обрезать разросшиеся ветви. Упругие, полные жизни побеги. Все не обрежешь. Оказалось сложнее, чем ожидала, не до всех веток дотянешься. Ну, хоть секатором орудовать может. Но вскоре рука у основания большого пальца, где давило кольцо садовых ножниц, ныла уже нещадно, тогда переключилась на пилу, приступила к битве с крупными ветвями.

Внизу, у берега, заметила бегуна. Дорожка, протоптанная за долгие годы множеством ног, рассекала весь мыс. Место стало популярным туристическим маршрутом – особенно с тех пор, как новый совет по локальному развитию утвердил строительство Ханста-пляжа. Многие из поселившихся в новеньких коттеджах были старше, чем хозяин виллы, – пенсионеры, осознавшие, что сил на собственный сад у них нет, но скучающие по деревенской жизни. И на балконах коттеджей зеленели пышные кущи. А днем эти дачники прогуливались по мысу рядом с домом Розы.

Недавно политики разродились идеей: заасфальтировать тропу и натыкать фонарей. Ради блага жителей. Она надеялась, что затея провалится. Например, не найдется денег в бюджете.

Роза трудилась не один час, а обрезала-то всего ничего. Окончательно обессилев, решила доделать завтра. Осторожно спустилась на землю. Если бы только нога не болела так чудовищно! И если бы только не проклятая корректура, что твоя смирительная рубашка! Тогда бы она точно все сегодня закончила.

Лестницу она оставила у яблони: не было сил тащить обратно в дом. Да и дождь маловероятен.

Вскипятила воду и заварила пакетик чая с черникой. Соорудила бутерброды. Вот и праздничный обед ко дню рождения. Когда в доме жил Томас, она была разборчивей с едой: никаких полуфабрикатов. А вот готовить для себя одной – это не очень вдохновляло.