Записки на кардиограммах - Михаил Сидоров

Ч-черт, все настроение испоганили! А такое хорошее утро было…

* * *

Он разбудил меня, когда завтрак уже стоял на столе. Сидел напротив: свежий, подтянутый, в футболке и шортах.

— Тебе халат нужен. Хочешь, подарю?

— Не, — он подлил мне молока в кофе, — не люблю халаты, не мужская одежда.

— Удобно же.

— Кому как. Некоторые их даже поверх костюма носят, как Филипп Филиппыч, а по мне, так уж лучше в шортах.

— А-а, знаю, о ком ты. Мы как-то на вызов к тако-оому чумоходу приехали… Немытый, нечесаный, волосы сальные. Кругом грязища, подошвы чавкают, шмон стоит как в ханыжнике. Но в халате и с галстуком, интеллигент типа. «Русский стиль» курит, а бычки в карман складывает. Извините, говорит, не убрано — женщины в доме нет.

— Бывает. Еще хлеба поджарить?

Вообще я с утра не ем, но тут умяла все за милую душу. За окном капало, деревья шатало, а здесь, за шторами, горел свет, было тепло, и плеер за спиной тихонько шумел прибоем, бумкая в какие-то ворчащие барабанчики.

— Это кто?

— «Джене». Нью-эйдж называется — как раз для такой погоды. Сейчас тебя провожу, вернусь и залягу с книжками. Самое то: утро, сумрак и дождь за окном.

— Блин, завидую я тебе!

— Я сам себе завидую. Ну что, пора?

В коридоре задержались. Когда я пришла в себя, мы стояли на коленях, упершись лбами, как две коровки. Я обхватила его руками.

— Ладно, прилипала, на службу опаздываешь…

— Успею. Поцелуй меня.

Ну до чего ж здорово!

— Еще!

— Инфляция наступит. Девальвация.

— Не наступит. Давай еще.

Он поднялся, увлекая меня за собой.

— Выходя из-за стола, надо ощущать недоеденность — так Павлов учил. Великий физиолог, между прочим.

— Да ну его! Давай еще. Ну, пожалуйста…

— Ох, ни хрена себе! — Падла скрюченная!

Гасконец врезал по тормозам. Кофейный мерс царственно плыл на красный. Кинуло на торпеду, рвануло гудками. Белизна манжет, ленивый фак из окна…

— Вот гондон! Ну, держись!

Генка, забив на вызов, повёл его как приклеенный. Издалека выцелил постового, цапанул микрофон:

— Так, командир, тормозни «мерина»! Да-да, этого.

Прохожие обернулись. Гаишник махнул, мерс приткнулся к обочине. Генка, куражась, впритирку прошел вдоль борта, заставив водителя спешно захлопнуть дверь.

В зеркало было видно, как бурно жестикулировал Осконцев, снисходительно, с оттеночком превосходства улыбался дорого одетый молодой человек и скептически хлопал об ладонь палкой гибэдэдэшник. Генка вдруг сплюнул, резче некуда повернулся и, прыгая через лужи, вернулся в кабину. Саданул дверью.

— Чего там, Геныч?

— Д-да депутатский помощник, сопля зеленая. Шнырь поганый! Сунул корку менту — тот и обделался сразу… хор-р-рек!

Оставшуюся дорогу Гасконец орал на проезжающий транспорт:

— Тебя где ездить учили, чучело? А ну, ушел вправо! — Навстречу, по путям, шел еще один. Уперся и встал: ждет. — Токоприемники отрасти — и совсем трамвай будешь! Че уставился, дерево, не видишь — «скорая» под мигалкой? — И врубил сирену. Встречный, артикулируя матом, рывками всасывался в поток. — Развелось мурамоев, мля, шагу нельзя ступить!

Крича сиреной, мы тащились по загруженному проспекту.

— Хватит, Ген, не дави на мозг, выключи.

Приползли, сдали. Феликс пошел отзваниваться. Вернулся злой и расстроенный.

— Еще транспорт[37]. Необследованную, с угрозой[38]на Балканскую.

— Откуда берем?

— С Пестеля. Поехали, Ген.

Везет как утопленникам: из центра, через пробки, на самую на окраину.

— Я посплю, ладно?

— Валяй. — Осконцев понимающе подмигнул.

— Дай подушку.

Генка вытащил мягкий квадрат, я устроилась у него на плече.

— Не мешаю?

— Нормально.

— Приглуши радио, Че.

— Сейчас.

— Ну, приглуши, пожалуйста.

— Дай дослушать, а? Это же Харрисон. Стш май гито джентли уипс…

— Блин, Феликс!

— Ай до но уа-а-ай, ноубоди толд ю…

Генка вывернул до нуля громкость.

— Вы слушали песню в исполнении Харрисона.

— Падлы!

— Отдыхай, Феликс.

— Спасибо, Ген.

— Не во что, Лар. Спи.

Разбудить ее все же пришлось — на углу Московского с Ленинским сбило велосипедиста. Хорошо сшибло, в мясо. Молодой парень лет восемнадцати.

— Доставай, Че.

Я полез в карман за наркотиками.

— Шинировать здесь будем?

— Ага. С Седьмой все равно скоро будут. — Алехина стянула с парнишки рукав и вставила в уши дужки фонендоскопа.

— Ну как?

— Низковато. Сто на шестьдесят. Ставь систему.

Воткнули капельницу, ввели промедол. Генка принес шины.

— Звони, Ген, на Центр — штурмы[39]нужны. И носилки давай. И тетку в кабину пересади. Держи ногу, Феликс.

Я держал, она обматывала бинтами.

— Перекруты делай.

— Не учите дедушку кашлять.

Над нами затоптался гибэдэдэшник.

— Ну чё? Серьезно?

— Тяжелый. Прямо на стол пойдет.

— Помочь надо?

— Когда грузить будем. Ты пока свистни кого-нибудь…

Подошли мужики. Леха безуспешно пыталась порвать марлевую полоску. Рвалось как угодно, только не вдоль.

— М-да, ну и оснащеньице у вас.

— Трофейное, немцы при отступлении бросили. Значит, мужики, один под плечи, другой под пояс, третий под колени, понятно? Ты держишь капельницу, я ногу. По команде.

Взялись.

— Раз, два…

Подняли, положили, задвинули. Закрыли дверь.

— Как давление, Лар?

— Скинул. Девяносто на пятьдесят — от промедола, наверное.