Тест на верность - Наталья Аверкиева

— Десятый «А»? Сокол здесь? — В класс без церемоний просунулась голова дежурного старшеклассника. — Его к директору вызывают.

В груди подпрыгнуло сердце. Стукнулось о носовую перегородку и рухнуло обратно в желудок. Я подавилась жвачкой и от неожиданности даже проглотила ее. Может, это не меня, а Славку? Он в одиннадцатом «А» учится.

— Это из-за Петровой! — зашипела Женька разъяренной кошкой. — Я с тобой.

— На фиг? — приподняла я бровь. А у самой ноги резко стали ватными. Спокойно, Ярик. Ну, влепят выговор — делов-то. Или это из-за Славки?

— Тебе нужны адвокаты. У тебя есть право на один звонок.

— Точка, расслабься, — хлопнула я ей по плечу, поднимаясь. — Это недоразумение из-за Славки. Я уверена.

Хотя если быть совсем честной, то сейчас я ни в чем не уверена. И ведь этой крысы Петровой сегодня нет.

К Людмиле Адамовне я спускалась на полусогнутых. Стыдно сказать, но я ее панически боюсь с первого класса. Она похожа на Монсеррат Кабалье, начиная от внушительной внешности и аналогичной прически, заканчивая мощным голосом. Когда Людмила Адамовна открывала рот, старшеклассники в ужасе разбегались, младшеклассники начинали плакать от страха, а звонок затыкался и звонил исключительно с ее великого разрешения.

— Людмила Адамовна, — пролепетала я самым сладким голоском, на какой только была способна. Главное, сейчас не паниковать и не показывать, что вот-вот грохнусь в обморок. — Вы меня вызывали?

— Сокол? — прорычала она, взглядом показывая мне на ближайший стул.

Я проскользнула в кабинет и скромно уселась на указанное место. Спокойно. Если разговор будет про Славку, то это наше семейное дело, которое ее не касается. Мама говорит, что я должна уметь отстаивать себя и свое мнение. Если из-за Петровой, то важно держать себя в руках и объяснить, что та пыталась опозорить меня перед всем классом, следовательно, попало ей за дело. Я облегченно выдохнула. Кажется, разобралась.

— Познакомься, это отец Тани Петровой, которой ты вчера устроила сотрясение мозга.

Только тут я заметила сидящего в глубине кабинета мужика. Он был вполне прилично одет, правда, вид имел какой-то… тщедушный. Мелкий, с некрасивыми чертами лица и бегающими глазками. Неприятный тип.

— Я не могла ей устроить сотрясения мозга, потому что даже пальцем ее не тронула, — как можно увереннее ответила я. Язык прошелся по зубам, в поисках успокоительного комка жвачки.

— Вот справка, — толкнула в мою сторону какой-то лист бумаги директриса. Голос звенел, диссонируя с моими натянутыми до предела нервами.

— Ну и что? — усмехнулась я, уходя в глубокую несознанку. — Я ее и пальцем не тронула. О чем очень сожалею.

— Ты — хулиганье, которое должно сидеть в тюрьме! — Голос у мужика оказался таким же противным, как и внешность. Более того, по звучанию он почти не отличался от голоса Людмилы Адамовны — такой же высокий и мощный. Я даже напряглась, подозревая у себя слуховые галлюцинации. — По тебе колония плачет! Сейчас ты руки распускаешь, а завтра за нож схватишься?

— А мне не нужен нож, я и руками могу… — ядовито улыбнулась я дядьке, всем своим видом показывая, что при мне рот лучше держать закрытым.

— Сокол, на тебя написали заявление в милицию! — неожиданно перешла на фальцет Людмила Адамовна. Я вздрогнула, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие хотя бы на лице. Внутри все трепыхается в предсмертной агонии. — Ты как со старшими разговариваешь? У тебя один ветер в голове!

— Ну и что, что ветер в голове? — пискнула я, едва слышно. — Зато мысли всегда свежие.

— Да я тебя поставлю на учет в детскую комнату милиции! — оторвала директриса зад от стула.

Так, надо завязывать с выступлениями, а то уши от ее ультразвука отвалятся. Я опустила голову и сделала вид, что мне мучительно стыдно. Извиняться не буду, пусть даже не мечтают.

— Сокол, я объявляю тебе строгий выговор! И хочу пообщаться с твоими родителями. Жду их завтра у себя в кабинете с девяти до пяти, — громыхала она на всю школу.

Родители у меня нормальные, это не страшно. А вот выговор… Тоже, в принципе, не страшно… Обидно только. Я закусила губу. Потом гордо вскинула голову — буси я или не буси? Воин или вот уже несколько лет фигней страдаю?

— Да, Людмила Адамовна, я скажу моему отцу, чтобы он подошел. Я даже попрошу маму, чтобы она пришла. И мне бы хотелось услышать извинения от семьи Петровой, которая позволила себе при всех назвать меня лесбиянкой. И я хочу, чтобы она смотрела в глаза моей матери, когда будет извиняться.

Директриса покраснела и слилась с панелями из красного дерева за своей спиной. Пухлые губы задрожали, а глаза прищурились. Зря я тут села. Сейчас меня поранят стекла, вынесенные взрывной волной. Руки ледяные, челюсти сводит от страха перед этой громогласной теткой. Мне так плохо, что хочется сжаться до микроскопического размера и затеряться среди пыли под стулом.

— Ты мне еще скажи, что мы, здесь присутствующие, унижаем твое сексуальное меньшинство! — во всю мощь заорала она. — Ты кого оскорбить хочешь? Приличную семью? Да как ты смеешь? Ты себя в зеркало видела? Ты почему в таком виде в школу ходишь? Пугать она меня еще будет! Может, правозащитников пригласишь? Да я на тебя докладную в гороно напишу! Ты без справок от нарколога и психиатра не переступишь порог моей школы!

Что там Женька говорила про адвокатов? Почему я не взяла ее с собой? Вообразив себя Точкой, я спокойно ответила:

— Это еще спорный вопрос, кто на кого заявление писать будет. — Голос дрожит так, что некоторые слоги даже мне не слышно. Повернулась к мужчине. — Ваша дочь распускает про меня мерзкие слухи. Передайте ей, что в следующий раз она клоком волос не отделается. И мы еще посмотрим, кто из нас кто.

Резко развернулась и рванула прочь из кабинета, пока трясущиеся ноги еще способны меня удерживать. Надо подышать свежим воздухом. Надо успокоиться. Господи, ну за что мне это? У меня ведь даже парня-то нет, я даже ни с кем ни разу не целовалась. И к девочкам меня не тянет. Да что они, в самом деле, с ума все посходили?

Если бы я курила, то сейчас выкурила бы сигарету, а может быть, даже две. Говорят, это успокаивает. Но для меня, девушки занимающейся спортом, курение и употребление спиртных напитков неприемлемо. Всё, что я сейчас могла, — это нервно грызть костяшки пальцев и выполнять технику дыхания. Правда, с дыханием получалось не очень, но я старалась. Меня трясло. Все тело трясло от пережитого стресса. А мысли ломались, едва успев образоваться. Лицу было холодно и неприятно. Что-то щекотало щеку. Я смахнула это что-то и только тут поняла, что плачу. По щекам медленно текли слезы. Так вот почему я не могу нормально дышать — нос заложен. Я изо всех сил старалась не рыдать в голос, нервно вытирала слезы рукавом толстовки, а они все текли и текли. Мысленно я проговаривала встречу с директором, пререкалась с ней, хамила и защищалась. В собственной фантазии я не выглядела так бледно и неуверенно, отстаивала себя и свое мнение. Дыши, Ярик, дыши глубоко. Раз. Два. Вдох. Раз. Два. Выдох. Дыши, глубоко. Слезы, чертовы слезы, да прекратите же вы уже течь! Я — буси, я не имею права быть слабой и плакать. Сорвавшись с места, я понеслась на турникеты. Ничто так не приводит нервы в порядок, как физическая нагрузка.