Екаб Петерс - Валентин Августович Штейнберг

Константином, а Берзиня он будет величать Эдуардом, как-де в Латвии, где отчество человека вспоминают лишь в официальных бумагах. Проявив такую осведомленность, Константин, «славный малый», общительный, прекрасно говоривший по-русски, рассказал о себе. За плечами у него философский факультет Гейдельберга, Королевский Горный институт Лондона. Он скорее человек дела, нежели политики, но вот имеет слабость: любит оказывать услуги друзьям. Так, по мелочам… А больше всего он занят коллекционированием; у него в Лондоне крупнейшее собрание книг и воспоминаний о Наполеоне. Да, в Лондоне. Но сам по духу он русский, хотя и иудей по происхождению — сын ирландского капитана и одесситки. До войны жил в Петербурге.

— Взрослый человек, занимающийся коллекционированием, всегда односторонен, — подумал Берзинь, — но именно такие со своей психически-болезненной устремленностью неистово рвущихся бросаются очертя голову в неожиданные предприятия и, самое удивительное, могут проломать прочнейшие стены.

Константин (это был «сэр Рейз») посвятил Берзиня в детали разработанного плана: 6 сентября в Большом театре предполагается совместное заседание ВЦИК и Совнаркома, охрана, вероятно, будет из латышей, они и арестуют Исполком и Ленина, захватят Государственный банк, Центральный телеграф. Над Лениным и его ближайшими соратниками будет устроен законный суд, а до того латыши отконвоируют арестованных в тюрьму.

— Под замочек! — улыбнулся обаятельно Константин. — Некоторые считают, что Ленина надо отправить в Архангельск, к англичанам. Я не разделяю этого[22]. Берзинь рассудительно обратил внимание Константина на всю сложность плана и на то, что замысел, по его мнению, страдает серьезным изъяном — в нем преувеличивается возможность латышских полков. Даже при полном успехе они не смогут долго удерживать стратегические пункты против той силы, которая по-прежнему будет стоять за большевиками. Константин возражал, приводил свои доводы. Важно — кто начнет антибольшевистское восстание. По мере его успеха на сторону восставших начнут переходить и другие соединения Красной Армии. Главное — вначале проложить дорогу.

Константин не мог, не хотел, может быть, даже не имел права рассказать все, что он знал о тайном плане. Он не сказал о том, что слышал в самом высоком кругу дружественных дипломатов. Союзники предполагали сами взять Москву, залогом этого уже была совершенная 4 августа высадка англичан в Архангельске. Константин заботился о другом: создать у латышей мнение, что они и есть та основная сила военной машины заговора, сыграть на их честолюбии. Он сказал, что латыши — это настоящие солдаты; как они четко сработали, когда пленили левых эсеров в Большом театре 6 июля!

Они расстались, как показалось Константину, со взаимным доверием. Берзинь получил 700 тысяч рублей; Константин извинился, что сумма не округлена до полного миллиона, и все из-за того, что из банков деньги получать невозможно — его агенты собирают деньги у русских богачей.

19 августа они встретились уже на частной квартире. Константин был прекрасно настроен, с удовольствием воспринял известие, что Шмидхен находится с локкартовским удостоверением уже на пути на север. 22 августа Константин узнал, что «работа» идет успешно; Берзинь сообщил, что командир первого латышского полка уже получил соответствующую сумму для ведения агитации среди стрелков, скоро приедет представитель «национального комитета» 5-го полка, Берзинь передаст и ему инструкции и деньги. Таким образом, все шло по плану. Константин дал Берзиню еще 200 тысяч рублей.

Встретившись 28 августа, Константин попросил Берзиня не откладывать поездку в Петроград и, чтобы еще более заинтересовать того, сказал, что после Петрограда будет выдан сразу миллион. Берзинь получил петроградский адрес — Торговая, дом 10, подъезд 2, квартира 10, спросить Елену Михайловну, сказать, что от господина Массино. Сославшись на дела службы, Берзинь выехал в Петроград. Елены Михайловны дома не оказалось, но в квартиру его впустили.

А что же в ВЧК? Здесь считали, что обстоятельства несколько проясняются. Постепенно, как это происходит с фотографической пластинкой в проявителе, вырисовываются детали. Петерс, уверенный, что он в этом не ошибается, сказал Дзержинскому:

— Мы узнали определенно — лично я это подозревал давно, — что следы ведут в дипломатические посольства. При ликвидации заговора в Вологде мы нашли бумаги, и они нам снова сказали, что штаб заговора находится в союзных миссиях. За дверями английской миссии!

— Англичане? Вы достаточно в этом убеждены, товарищ Петерс? — спросил Дзержинский, не спуская глаз со своего заместителя.

— Решаюсь сказать: да, Феликс Эдмундович. Мы уже не менее месяца ведем секретную слежку. Нам удалось войти в связь с некоторыми агентами миссий. Кажется, это они и охотятся за латышами.

Петерс подробно рассказал Дзержинскому, чего уже достигли парни из отделов. Дзержинский слушал сосредоточенно, лицо его оставалось серьезным. Он все же озадаченно сказал:

— Допустим, закручивает английская миссия. Но как мы проникнем за двери английских покоев и офисов? Существует международный закон об охране прав дипломатов. Мы до сих пор даже при переезде границы не позволяли себе вскрывать дипломатические саквояжи. А здесь надо вламываться в помещение миссий. С обыском. А если ничего не обнаружится? Вы представляете себе, Екаб, — уже мягче продолжал Дзержинский, — какие могут быть осложнения для нашего правительства? Мы дадим Западу поводы для криков об анархии в России, о нарушении международных законов, святых прав личности.

— Понимаю, дело непростое, — согласился Петерс.

В ВЧК решили тщательно присмотреться к самому Локкарту. Что он из себя представляет? Многое было известно. В юные годы Локкарт готовил себя к роли кальвинистского проповедника. Затем эти намерения оставил. Писал рассказы и статейки, правда, почтовые расходы превышали размер полученных гонораров. Сдал экзамены на дипломата. Служил рядом со «знаменитыми молчальниками» ведомства иностранных дел: сэром Эдуардом Греем, сэром Эйром Кровсом, элегантным сэром Джоном Малькольмом. Впервые прибыв в Россию еще при царе, выкушал (как Локкарт сам позднее признавался) «первую рюмку водки и поел икры так, как ее полагается есть, а именно — на теплом калаче». Обладая большими способностями, Локкарт быстро совершенствовал свой русский язык. Был как-то в Киеве: взял извозчика, поехал на Владимирскую горку, взобрался на вершину, полюбовался видом. Потом принял участие в крестном ходе общины крестьян и богомольцев. Составлял и отправлял в Лондон конфиденциальные сообщения; получил от посла «благодарность и предложение регулярно представлять политические доклады». Своими сведениями послужил и военному министерству. Добыл репутацию «особенно искусной ищейки»… Где-то осенью 1917 года его скомпрометировали связи с женщинами, вынужден был отплыть домой и мог тогда мечтать «только о рыбной ловле». Это в ВЧК было известно.

Чекисты не знали, что извлек Локкарта на свет божий лорд Мильнер, один из самых стойких «молчальников», которого революционная Россия стала все более раздражать, представил его Ллойд Джорджу. Премьер-министр новую надежду удовлетворенно похлопал по спине, что-то невнятно пробормотав о