Эти бессмертные - Вадим Проскурин

Демон сказал, что в его мире жизнь людей ограничена не только слепой случайностью, но и законами бытия. Когда человеку исполняется пятьдесят лет, его кожа покрывается морщинами, волосы белеют, тело слабеет, а разум начинает хуже соображать. С каждым последующим годом душа и тело медленно, но неотвратимо увядают, и редко кто доживает до восьмидесяти лет.

У соплеменников демона нет законов, ограничивающих рождаемость, любая женщина может породить столько детей, сколько захочет. Никто не следит за здоровьем и талантами детей, каждый ребенок, каким бы убогим и бестолковым он ни был, имеет право дожить до зрелости и завести собственных детей. Как ни удивительно, такой безумный закон не приводит к деградации общества, естественная (в том мире) смертность все исправляет. Даже более чем исправляет — в мире демона есть обширные плодородные пространства, никем не заселенные. И еще в том мире не бывает зачисток.

Хортона сильно удивили песни, что пел демон. В обычных песнях поется о простых и понятных вещах — любви, боях, деяниях великих воителей. Ну, есть еще аллегорические баллады о животных для детей и философов, но и все. Если слова песни торжественны и туманны, это не песня, а пророчество. Но демоны не верят в это, они вообще не верят в силу слова, они настолько привыкли слышать творчество гениальных поэтов, что не придают ему совсем никакого значения. Похоже, души демонов устроены совсем по-другому, чем души людей.

Это подтверждается и тем, что заклинание покорности действует на демона так необычно. Любимые песни демона прославляют свободу, но сам демон каждое мгновение демонстрирует искреннюю, неподдельную покорность. В какой-то момент Хортону показалось, что демон лишь имитирует покорность, но нет, получив приказ отрезать себе палец, он беспрекословно исполнил его и посетовал лишь на тупость ножа. Хортон остановил кровь, регенерировал палец демона, и демон сказал, что никогда не видел ничего подобного. То есть демон считал, что отрезает палец навсегда, а это значит, что он не притворялся, он действительно подчиняется господину полностью, без всяких ограничений.

Хортон посвятил беседе с демоном все время от завтрака до обеда. А перед уходом на обед вызвал Флетчера и повелел демону рассказать мастеру расчетов все, известное демону о числах и фигурах. Вернувшись с обеда, Хортон застал Флетчера ненормально возбужденным, мастер расчетов, обычно крайне щепетильный в вопросах этикета, даже не сразу заметил повелителя. А когда заметил — страшно смутился, вскочил из-за стола, будто подброшенный невидимым пинком, согнулся в глубоком поклоне и произнес дрожащим голосом:

— Мой повелитель! Не смею молить о прощении, однако моя рассеянность неизбежна, поскольку демон обучил меня гениальному способу записи чисел и еще более гениальному способу выполнять четыре действия. Я проверил, деление больших чисел теперь занимает не полчаса, а всего лишь десять минут, а то и семь.

— Когда ты научишься, ты будешь делить эти числа за три минуты, — подал голос демон. — И не такие уж они большие, кстати.

Хортон насторожился, неведомое чувство, которому нет названия, предупредило его о потенциальной опасности.

— Почему ты не поприветствовал повелителя? — спросил он.

Демон смутился, его лицо покраснело, он выпрямился во весь рост, прижал вытянутые руки к бедрам и задрал подбородок вверх, как герцог, провозглашающий повеление высшим вассалам.

— Виноват, — сказал он. — Никто не обучил меня, как надлежит вас приветствовать.

Ни в глазах, ни в интонации демона не было ничего вызывающего, но его поза и слова…

— Почему ты принял такую позу? — спросил Хортон.

— У нас так становится младший воитель перед старшим, — ответил демон.

Хортон удивился.

— Ты считаешь себя воителем? — спросил он.

Демон удивленно приподнял брови.

— Ну… — протянул он, — честно говоря, я пока не вполне понимаю свой статус. Было бы неплохо, если бы вы его прояснили.

— Не смей указывать повелителю, что ему делать, — сдавленно прошипел Флетчер.

Хортон в очередной раз проверил заклинание покорности, наложенное на демона. Да, оно действовало, да, очень необычно. Магические нити не оплели душу демона силовым коконом, как положено, а вросли прямо в нее и как-то трансформировались. Хортон не мог уловить смысл этой трансформации, ясно, что демон по-прежнему неспособен проявлять открытую агрессию, что его целевая установка по-прежнему направлена на послушание господину, но эта установка, кажется… Да, она не проникает в глубинные слои души демона, она лишь скользит по поверхности. Как бы беды не вышло…

— Ты раб, — произнес Хортон, не отрывая незримого взгляда от души демона.

При этих словах незримая составляющая демона дернулась, как будто повелитель его оскорбил. Как будто повелитель вообще может оскорбить раба! Нет, заклинание точно действует ненормально. Может, умертвить демона прямо сейчас, не дожидаясь, когда он выйдет из-под контроля?

— Я раб, — согласно кивнул демон. — Благодарю повелителя за точное разъяснение.

Взволновавшаяся было поверхность демоновой души успокоилась. Хортон решил не принимать крайних мер. Кто его знает, возможно, эта нелепая непочтительность — просто переходный эффект, может, она пройдет, когда астральный образ демона окончательно вытеснит из тела и души образ прежнего их хозяина. Да, очень похоже на то, сэр Эльдар тоже упоминал, что в первые дни после призвания демон вел себя странно. Однако надо проинструктировать надсмотрщиков, чтобы не спускали глаз с демона. И чтобы сразу били на поражение. Надежнее было бы, конечно, чтобы за ним присматривал владеющий магией… нет, это уже паранойя, этот демон не может быть настолько опасным.

— Флетчер, — сказал Хортон, — ты обучишь его правилам этикета. Я не потерплю, чтобы мой раб унижал меня, пусть даже неумышленно.

Сон не кончался. Несомненно, это был самый долгий и насыщенный событиями сон за всю жизнь Павла. И самый ненормальный. Павел и раньше знал, что во сне можно лечь спать еще раз, а затем проснуться, но Павел никогда не предполагал, что это может происходить несколько раз подряд.

События, которыми был насыщен сон, были весьма странными. На второй день Павел заметил, что его тело изменяется. Сначала Павлу показалось, что окружающие люди стали уменьшаться, но потом Павел как-то посмотрел на свои руки и увидел, что короткие скрюченные пальцы стали длинными и прямыми, и тогда он понял, что меняется не мир вокруг, а его тело. Оно как будто вспомнило, каким было раньше, и постепенно превращалось в то, чем должно быть. И в душе тоже происходило что-то похожее.

Ощущение щенячьего мазохистского восторга, переполнявшее Павла в начале сна, заметно потускнело. Павел по-прежнему знал, что обязан повиноваться лорду Хортону, но теперь это повиновение было не как у дрессированной собаки, а как у вышколенного солдата. Теперь воля Павла не растворялась в воле повелителя, Павел научился отграничивать свои желания от желаний повелителя и стал замечать, что собственные желания становятся все сильнее. Как будто невидимая волшебная клетка, надетая повелителем на его мозг, наполнилась изнутри едкой кислотой и начала растворяться. В какой-то момент Павел осознал, что способен говорить со злым сарказмом и даже… Нет, не издеваться над повелителем! И не шутить… Павел не мог подобрать правильного слова для этого понятия, его невозможно коротко описать, его можно только прочувствовать, когда ты служишь в армии и какой-то незнакомый полковник, которого ты видишь впервые в жизни, обращается к тебе с какой-то глупостью. Ты встаешь по стойке «смирно», выпучиваешь глаза, отвечаешь строго по уставу, полковник понимает, что здесь что-то не так, но придраться не к чему. И только солдаты, наблюдающие за происходящим из курилки, могут оценить суть происходящего. И еще проходящий мимо лейтенант, такой же «пиджак», как и ты, смотрит на тебя и восхищается твоей ловко замаскированной наглостью. Причем в этой наглости нет ничего оскорбительного для полковника, это просто элемент армейской культуры, так же как матерная ругань — элемент культуры колхозника. Проведя в армии месяц, ты понимаешь, что солдаты никогда ничего не делают, если попросить их по-хорошему, они понимают только крик, вначале это кажется ненормальным, даже возникают мысли о поголовном сумасшествии, а потом ты понимаешь, что это естественно, что выполнять следует лишь тот приказ, который отдан достаточно решительно, потому что если выполнять любой приказ, наступит разброд и шатание. Слишком часто командиры облекают в форму приказа свои странные мысли, естественный солдатский саботаж работает как пакетный фильтр в компьютерной сети, он отсекает заведомый маразм и пропускает к мозгу солдата лишь те приказы, которые реально нужно выполнять. А теперь Павел оказался в роли солдата.