Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман

Оказалось, это Кэм.

— Я не думаю, что ты помнишь, кто я такая, Фицрой Фостер, но…

Она ждала, пока я отвечу «не помню, кто ты, черт побери, такая», но я не мог облечь в слова то, что с бешеной скоростью неслось по венам, не только мое изумление по поводу голоса из прошлого, но и все, что она значила для меня, поскольку все семь лет провел в ее воображаемой компании. Да. Семь лет. Завтра у меня день рождения, мне исполнится двадцать один год. Кэм, должно быть, устала от молчания, потому что продолжила:

— У меня есть кое-что для тебя. Мне надо тебе это показать. Можно я зайду? Ну… я знаю, что ты никуда не выходишь и тебя никто не видел уже лет сто, так что, наверное, удобнее встретиться у тебя дома.

— Зачем? — спросил я.

— Это важно.

Хотя голос звучал спокойно, в каждом слове слышалась нежная настойчивость, и я вызвал в воображении ее образ, как частенько делал в одиночестве и как сделал тогда у Чарльз-ривер, когда Кэм явилась спасти меня из бурлящих вод, и согласился:

— Конечно, заходи. Лучше завтра.

— Завтра, — повторила она. — В воскресенье. Отлично. Будем считать это подарком на день рождения.

Она помнит! Как она не забыла? Почему?

Ответ я понял, когда она возникла передо мной и крепко обняла, а в ее глазах я прочитал удивление: как же я изменился; точно так же она увидела в моих глазах, что она выросла. Но на самом деле мы остались теми же, что и семь лет назад, словно прошла всего одна секунда с того момента, когда Кэм спросила, что это за человек и чего он хочет, а я сбежал, словно бы то, что я сохранил в памяти свою подружку по плаванию, сотворило чудо и она меня не забывала ни на миг. И принесла кое-что в доказательство.

Мы сидели в моей комнате, в моем убежище, среди компьютеров и лабораторного оборудования, вдалеке от хищных глаз. Было так спокойно видеть ее рядом, сидящей на стуле у моего стола, а я пристроился на кровати на приличном расстоянии. В результате демон как будто отсутствовал, был вычеркнут из наших отношений, возможно, просто отвел взгляд; наверное, я заслужил эту паузу, воздерживаясь от любой сексуальной активности в течение семи лет целибата. Неужели Кэм его изгнала? Не потому ли я не чувствовал, как темные глаза чужака впиваются в мой череп, как он наблюдает за мной, как делал сутками напролет, поглощая меня, всасывая мой свет, пережевывая мою жизнь, а затем выплевывая меня измученным и истощенным? Неужели надо было просто пригласить ее в свою комнату, чтобы монстр исчез?

Увы, этого оказалось мало.

Он все еще сидел внутри, просто решил не заявлять о своем присутствии в обычной агрессивной манере.

Все потому, что Кэм достала из сумочки какой-то конверт и протянула мне:

— Это подарок тебе на день рождения.

Я задрожал от прикосновения к конверту, почти оттолкнул его, ожидая, что, если открою, все тут же изменится, и неизбежно — к худшему. Эти семь лет заставили меня бояться будущего, причем любого, бояться боли.

— Давай же, — с улыбкой сказала Камилла. — Он не укусит. Он вообще не кусается.

Там был он.

Старая почтовая карточка.

Его портрет. В конверте. Я впервые видел хотя бы часть его туловища, что-то больше, чем просто лицо, которое он мне демонстрировал. Короткая шея под подбородком, отбрасывавшим тень, голый торс, покатые плечи и обнаженные руки. Нижнюю часть изображения обрезали или, возможно, просто поместили в рамку таким образом, что тело было видно лишь до пупка. Одна рука, левая, свисает плетью, а другая слегка выставлена наружу и согнута в локте так, что невидимая ладонь, кажется, прикрывает причинные места, защищая от фотографа и зрителей. Это лишь мое предположение, но такой еле заметный наклон локтя к стыку невидимых ног придавал ему уязвимость, поразившую меня, настолько я привык к вызывающему выражению лица, дерзкому взгляду, буйству его волос. Пока лицо, которое проникло в мои фотографии, парило само по себе, оно казалось призрачным и устрашающим. Теперь, когда к лицу прилагалось тело, мой захватчик скорее походил на беспомощного ребенка, который не мог защититься от мира, вторгшегося на его территорию, укравшего его жизнь, раздевшего его догола, чтобы сделать снимок. Нагой он выглядел намного моложе, словно бы звал кого-то спасти, но в глазах, таких знакомых, читалось понимание, что никто его не спасет, не выручит и никто не придет за ним, кроме смерти.

— Откуда? Как?

Эти годы Кэм провела странно. Хотя я пал жертвой вторжения, ее также преследовал этот образ. Чужак, этот молодой парень, являлся ей по вечерам перед сном, а утром она первым делом видела его горящие глаза. Кэм снова и снова задавала ему тот же вопрос, который задала тогда мне, но только уже напрямую: кто ты? И еще: почему ты забрал у меня Роя? Как тебе это удалось? Откуда ты? Чего ты хочешь?

Его присутствие разрушило мою жизнь и искалечило судьбу моей матери, но оно также коренным образом изменило участь Кэм. Она потеряла мать из-за рака в возрасте пяти лет и помнила чувство страха и любопытства, что человек, которого она так любила, только что жил и вот уже умер от того, что крошечные невидимые клетки прописались в теле, даровавшем ей рождение, молоко и ласку. И как же так вышло, что отец, врач, эксперт, исследователь, не сумел спасти собственную жену. После той детской травмы, чтобы укротить ужас, Кэм как магнитом тянуло ко всему, что касалось анатомии тела и его функций. Биология и все, что с ней было связано, стали ее призванием еще до того, как мой недуг лег на нее клеймом, поставив перед ее разумом задачу, к которой она готовилась с детства.

Что-то тайное внутри Фицроя Фостера украло его из ее жизни, секрет, который наверняка каким-то образом связан с биохимией и молекулярной биологией, в этом она все больше убеждалась, углубляясь в учебу в старшей школе, когда начала распознавать механизмы клеточных сигналов и белковых молекул, лигандов и пептидов, и еще массы других феноменов, названия которых мне ничего не говорили.

— Твоя болезнь не может быть связана с чем-либо, что ты совершил в своей жизни, Фицрой Фостер, — сказала Кэм, поднимаясь со стула, чтобы сесть рядом со мной на кровати и взять мою руку в свою, — такая знакомая, будто мы