Ураган - Андрей Смирнов

– В дни моей молодости, – возвысил голос Рихарт Руадье, – мы знали, каким образом должно отвечать на оскорбления! В дни моей молодости пираты находили здесь достойный отпор! – Он ткнул ножом в воздух, как будто протыкая насквозь Вольного Морехода, невидимкой парящего над обеденным столом. – Пираты приходили и оставались здесь навсегда… Ха-ха, брюхом кверху! Но теперь, конечно же, никто о них ничего не хочет знать! Лучше тихонечко сидеть дома и говорить: «Ах! – тут Рихарт изменил голос на более тонкий, писклявый. – Пираты не появлялись в этих краях вот уже бог знает сколько времени, отец, и поэтому пусть лучше мой брат будет иметь дело с этими несуществующими пиратами, а я буду сидеть дома и прятаться за маминой юбкой, ведь я так хорошо научился глотать оскорбления, скоро я научусь возвращать перчатки, которые будут бросать мне в лицо, а потом – с благодарностью слизывать со своей морды чужие плевки, а потом…»

– Отец! – бледный, как сама смерть, Рамхель вскочил из-за стола. – Отец, вы оскорбляете меня!

– Ах, так мы обиделись! – растягивая слова, Рихарт довольно откинулся на спинку стула. – Мы возмущены! Может быть, мы хотим вызвать на дуэль своего седого отца? Ну, валяй, щенок!.. Или ты снова боишься?.. Давай же! Может быть, когда я проколю тебя, в твоих жилах перед смертью появится что-нибудь, похожее на кровь, а не на воду!

– Отец, – сдержавшись только благодаря неимоверному усилию воли, тихо произнес Рамхель. – Вы испытываете мою любовь к вам!

– Ха! – заорал Рихарт на всю столовую. – Теперь этот святоша говорит мне о любви! Ты, жирный хассед! Для того, чтобы любить, надо иметь в жилах кровь, а не мочу!

– В моих жилах течет ваша кровь, – дрожащим голосом вымолвил Рамхель.

– Сильно в этом сомневаюсь!

– Говоря так, вы оскорбляете мою мать, и я не намерен больше выслушивать ваши…

– Не намерен?! Моя жена – святая женщина, но она тебе не мать, а я – не отец! Подменыш, выродок, мямля, трус, скотина, деревенская баба, размазня, святоша, трепло, мальчик для удовольствий!..

Рыча от бессильной ярости, Рамхель выбежал из столовой. В тот же миг Рихарт прервал свои излияния. С мрачным видом он уткнулся в тарелку, а через минуту смотрел на Генриету уже почти виновато. Ей хотелось многое сказать мужу, накричать на него, напомнить еще раз, что им обоим неизвестно, почему в тот роковой вечер в замке их соседей, баронов Арлуских, Рамхель молча снес публично нанесенное ему оскорбление, и хотя ходили упорные слухи, что в этом деле замешана какая-то женщина, истина так и осталась невыясненной. Впоследствии, во время очередной стычки с разгневанным отцом, Рамхель как-то обронил: «Иногда для того, чтобы промолчать, требуется больше мужества, чем нужно, чтобы принять вызов», и эта фраза подтвердила то, что она и без того знала: ее сын не был трусом.

Но Рихарт не поверил. Когда она пересказала ему эти слова, он стал называть сына вдобавок ко всему еще треплом и святошей.

Она ничего ему не сказала. Бесполезно. Твердишь одно и то же, твердишь, а он чуть что – заводится снова. Об этом деле они говорили уже не один раз, и хотя раз за разом бешеная ярость Руадье терпела поражение перед логикой дочери виноторговца, Генриета чувствовала, что внутри ее муж все равно остается при своем мнении. По мнению Рихарта, ни одна женщина в этом мире, ни даже все женщины этого мира вместе взятые не стоят того, чтобы допускать из-за них появление слухов о трусости кого-либо из семьи Руадье.

Генриета молчала и продолжала есть (хотя ей уже кусок в горло не лез), демонстративно не обращая на Рихарта внимания. Она знала, что ее молчание ранит его сильней, чем все, самые жестокие и справедливые слова, которые только можно придумать.

…Рамхель вышел на замковую стену, согнувшись от напора шквального ветра, и вцепился обеими руками в плащ, который разъяренная стихия так и норовила сорвать с него. Хотя была середина дня, Рамхелю, только что покинувшему хорошо освещенное помещение, показалось, что солнце давно склонилось к закату – земля под свинцово-серыми небесами была погружена в глубокие сумерки. Ветер ревел, ветер бился о камень замковых стен, и выбивал слезы из глаз, заставляя закрывать лицо ладонями, ветер срывал с деревьев молодую листву, ветер гнал по небу тучи, одну чернее другой, но не давал им пролить на землю ни капли… На дворе стояла поздняя весна, время морских бурь и ураганных ветров, но Рамхель, покопавшись в памяти, не смог вспомнить подобного дня, когда буйство стихий в такой же степени смешало бы день с ночью, а шум гнущихся к земле стволов – со стоном и смехом…

Прислонившись к стене, схватившись руками за угол бойницы и таким образом избежав вполне реальной опасности быть сброшенным следующим порывом ветра вниз, в заполненный водой ров, или быть размазанным по стене донжона, ибо направление воздушного течения менялось едва ли не быстрее настроения Рихарта Руадье, Рамхель почувствовал себя немного лучше. Ярость взбесившейся природы нейтрализовала его собственный гнев, и подтвердила то, что сказал ему его старый слуга (и оруженосец в одном лице), когда Рамхель ворвался в свою комнату и приказал слуге собираться, потому что мы сегодня же, сейчас же убираемся из этого дома, я не намерен оставаться здесь больше ни минуты… «Милорд, – сказал слуга, – не сегодня. Нет, сегодня никак не возможно. Впрочем, выгляните на улицу сами и убедитесь, кто из нас двоих прав…»

Сейчас, держась за камень, чтобы ненароком, вдобавок ко всем остальным своим талантом не выучиться еще и летать, Рамхель убедился, что слуга прав. Бегство из дома снова откладывалось.

Скрипнула тяжелая железная дверь. Потом раздалось чертыханье, когда порыв ветра погасил факел в руках того, кто вслед за Рамхелем выбрался на крепостную стену. Обернувшись, Рамхель увидел, как один из отцовских солдат, в полном обмундировании – кираса, алебарда и все остальное – медленно поднимается по лестнице.

«Да уж, с таким количеством железа его со стены так просто не сдует…» – мысленно усмехнулся молодой дворянин.

– Молодой господин! – крикнул солдат, приблизившись вплотную к Рамхелю, иначе голос ветра заглушил бы его слова. – Здесь опасно!

Руадье только усмехнулся. По-видимому, разглядев его улыбку и сообразив, что так просто выполнить свою миссию ему не удастся, стражник двинулся вперед и прислонился к стене рядом с Рамхелем.

– Я и не упомню такого урагана, – сообщил он. – Столько лет служу, а такое в первый раз вижу… Недобрая эта буря, поверьте моему слову, господин Рамхель, недобрая. Вот и капитан Сенгольд приказал все сегодняшние дежурства на стенах отменить. Пойдемте вниз, господин… Если с вами случится что, с нас шкуру спустят… Пойдемте… Дурной ветер…

Сначала природное упрямство мешало ему подняться. Сейчас он не был расположен выслушивать какие бы то ни было советы, даже самые благоразумные. Напротив, ему хотелось действовать вопреки всему, даже логике, совершая как раз противоположное тому, что от него ожидали. Если говорят: здесь опасно, спустись – значит, он пробудет наверху еще час или два, и не просто будет стоять или сидеть, прячась за стену, а несколько раз обойдет замок по периметру, стараясь подольше оставаться на открытых местах, и тогда, возможно, отец поймет, что…