Великий князь - Алексей Кулаков

Вдоволь посмаковав далекие перспективы, Дмитрий внезапно ощутил мимолетный приступ озноба, впрочем, навстречу ему из средоточия тут же плеснула волна ласкового тепла. Простейшие манипуляции с собственной энергетикой стали настолько привычны, что уже не требовали даже и малейшего участия сознания… Чуть дрогнули пальцы, поглаживая гладкие бусины четок, затем подросток слегка привстал, намереваясь дойти уже наконец до ложа, но замер, а потом и вовсе сел обратно. Поднес правую ладонь к лицу, разглядывая три янтарных шарика и невзрачный серебряный крест, сжал одну из трех золотистых бусин, вновь ощущая непривычно-упругую подвижность давно уже окаменевшей древней смолы.

– Не понял…

Коснувшись самым краешком далекого горизонта, ласковое июньское солнце тут же раскрасило пушисто-белые облака во всевозможные оттенки ало-желтых цветов. Затем россыпью мелких золотистых брызг окатило закованные в слюду узкие окна-бойницы тверского княжеского терема, окрасило в ало-розовый цвет его бревенчатые стены… А напоследок уставшее за день светило отразилось от ухоженного оружия и бахтерцов небольшого воинского отряда, успевшего в Тверь аккурат до закрытия ворот.

– С прибытием, государь-наследник!

Благосклонно кивнув на приветствие дозорной стражи, синеглазый отрок неспешно перекрестился на икону Иоанна Предтечи, закрепленную в стрельчатом киоте[26]над воротной аркой. Затем ласково похлопал по шее своего вороного аргамака, обещая ему скорый отдых, отчего тот без малейших понуканий двинулся вперед, горделиво неся своего всадника. Глухой стук копыт тут же стал громче и звонче, потому что подковы били уже не по сырой земле, а по булыжной мостовой, появившейся в результате особого «каменного» налога князя тверского Димитрия Иоанновича. Каждый купец, прибывающий в Тверь, был обязан привезти десяток булыганов определенной формы и размера. И с любой подводы, приезжающей на торг, тоже два-три камня въездной «пошлины». Плюс в результате одного из первых указов юного правителя все пойманные в княжестве воришки и лихие люди обрели постоянную занятость, сытную кормежку и бдительную охрану – на каменоломнях.

– Истинно говорю вам, грядет Страшный суд!!! Переполнилась чаша гнева Его…

Увидев богатые (хотя и изрядно запыленные) одежды и гриву серебряных волос, один из юродивых на ступенях белокаменного Спасо-Преображенского собора резко возбудился, начав во все горло орать грозные словеса и пророчества, но, увы, старания его пропали втуне, и тринадцатилетний правитель не удостоил крикуна даже и мимолетным взглядом. Не считать же за желанный результат нездоровое оживление среди собратьев по паперти и троих прихожан, опасливо перекрестившихся на храм?..

«Вроде уже не весна, через три дня июнь закончится, а у этого до сих пор обострение не прошло. Или у шизофреников это дело зависит от настроения, а не от сезона?..»

Добравшись наконец-то до княжеского терема, Дмитрий прямо из расшитого серебром седла направился в баню, дабы как можно быстрее смыть с себя дорожную пыль и запахи сыромятной кожи, доспешного железа и конского пота. Разумеется, не один – с некоторых пор на одиночество он мог рассчитывать только в пределах своих покоев (да и то не всегда) и в нужнике. Относительно недавно удостоенный звания рынды с рогатиной Тарх Адашев, княжич Горбатый-Шуйский, троюродный брат Василий Старицкий, рында большого саадака[27]Федька Мстиславский, подручник Мишка Салтыков… Так называемая малая свита, в которую входит еще и задержавшийся в Москве княжич Скопин-Шуйский и выполняющий в Туле его поручение Богданка Бутурлин.

– И-эх, хорошо! Сейчас бы еще медовухи!..

Петр Горбатый-Шуйский, на правах самого старшего по возрасту и родовитости ближника, огласил витающие в предбаннике настроения, дополнив их заговорщицкой улыбкой.

– Хм.

– Так я распоряжусь?

Правильно истолковав еле слышное хмыканье своего господина, шебутной княжич тут же выскользнул за дверь, искренне сожалея, что царевич совсем не интересуется пригожими девицами. Тяжело вздохнув и вспомнив сразу несколько теремных девок с обильными телесами, восемнадцатилетний Петр слегка поправил простынку вокруг бедер (что-то жать начала) и озвучил одному из стольников желание государя-наследника насчет легкой медовухи. Сам княжич предпочел бы вкусить крепких стоялых медов, но без прямого указания синеглазого властителя тверского удела кто ж ему нальет?.. А значит, только сбитень, квас и легкая медовуха. Ну или вино. Причем такое, что иная водичка покрепче будет. Разве это жизнь?..

– Наконец-то!

– Промочим горло…

– Я кваском обойдусь.

– Ну и дурак!

Подхватив с широкого блюда два кубка разом, предприимчивый княжич протянул первый своему господину:

– Как ты любишь, Димитрий Иванович, вишневая!

– Благодарствую.

Довольно кивнув, наследник суздальских князей приземлил мосластый зад на лавку, отхлебнул из кубка пару глотков и активно включился в довольно вялую беседу, для начала оживив ее пошлым намеком насчет скучающих без должного внимания тверских девиц. Переждав волну хохотков и фырканий, Петр начал увлеченно вещать про очень важные и волнительные для каждого юноши вещи. Как-то: про охоту, игру в ручной мяч, о девицах легкого нрава. Затем родовитые недоросли обсудили редкое оружие, дорогих скакунов, девичьи упруго-фигуристые достоинства, ловчих соколов и вновь как-то незаметно перешли… На смешливых и податливых красавиц, имеющихся в тверском кремле в очень даже приличном количестве.

– Ох, ё!..

Васька Старицкий, ввиду расслабленности и легкой истомы позабывший о коварстве медовухи, попытался было выйти из-за стола и едва не расшиб себе лоб, споткнувшись на ровном месте о собственные же ноги.

– Уже набрался?!

– Кто, я?!

Бум!

Медовуха оказалась сильнее, и при ясной голове и полной памяти княжич познакомил-таки свое чело с мягкой липовой лавкой.

– Чего ржете, кони!

Не скрывая улыбки, царевич кивнул Тарху и верному подручнику, отправляя их на помощь троюродному брату, коего в процессе поднимания за малым не стукнули темечком о лавку (это Адашев отличился) и разок закатили под стол (а это уже стараниями Мишки Салтыкова). Но все же благополучно подняли и усадили, да.

– За государя-наследника!

Большая умница Федор Мстиславский, по своему обыкновению, тонко прочувствовал момент, одним тостом погасив все возможные пререкания между Старицким и его нарочито-неловкими «помогальщиками». Все разом выпили (правда, царевич только пригубил), затем не менее дружно совратили Адашева с пути трезвенника, убедив таки его сменить в кубке пшеничный квас на вишневую медовуху – в конце-то концов, ну чего стесняться и опаситься, когда вокруг все свои?! Строгие отцы далеко, приставленные ими к своим чадам дядьки-воспитатели тоже не близко, а Димитрий Иванович против хмельного пития не возражает. Лепота, одним словом!..