Трансформация интимности. Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах - Энтони Гидденс

То, что оно изначально было связано с попытками удерживать под контролем женскую сексуальную активность, достаточно убедительно продемонстрировано в литературе той эпохи. Сексуальность возникла как источник беспокойства, требующего разрешения; женщины, которые жаждут сексуального наслаждения, специфически неестественны. Как писал один медицинский специалист, «то, что является обычным состоянием мужчины [сексуальное возбуждение], является исключением для женщины»[62].

Сексуальность — это социальный конструкт, действующий в пределах полей власти, а не просто ряд биологических побуждений, которые либо находят, либо не находят прямого высвобождения. И все же мы не можем принять тезис Фуко о том, что существует более или менее прямой путь сквозного развития от викторианской «зачарованности» сексуальностью к более недавним временам[63].

Существуют серьезные контрасты между сексуальностью — как открытием викторианской медицинской литературы и эффективно маргинализованной там, — и сексуальностью как повседневным феноменом сегодняшних тысяч книг, статей и других письменных источников. Кроме того, подавление (репрессия) викторианской и последующей эпох была в некоторых отношениях слишком реальной, как могли бы подтвердить целые поколения тогдашних женщин[64].

Трудно, если это вообще возможно, понять смысл этих проблем, пока мы остаемся целиком в пределах теоретической позиции, разработанной Фуко, в которой единственными движущими силами являются власть, дискурс и тело. Власть в работах Фуко движется таинственными путями, а история, как активное достижение человеческих субъектов, едва существует. Поэтому давайте примем его аргументацию о социальных источниках сексуальности, но поместим их в несколько иную систему интерпретации. Фуко делает слишком сильный акцент на сексуальности ценою утверждения гендера. Он умалчивает о связи сексуальности с романтической любовью — тем феноменом, который тесно связан с изменениями, происходившими в семье. Кроме того, его дискуссия о сексуальности остается в значительной степени исключительно на уровне дискурса — и при этом весьма специфической его формы. Наконец, следует поставить под вопрос его концепцию самости в отношении современности.

Фуко утверждает, что сексуальность в викторианские времена была тайной, но тайной открытой, непрерывно обсуждаемой в различных текстах и медицинских источниках. Феномен разнообразных медицинских дебатов весьма важен в силу тех причин, которые он приводит. И все же было бы откровенной ошибкой полагать, что секс был широко представлен, анализировался или обсуждался в источниках, доступных широкой публике. Медицинские журналы и полуофициальные публикации были доступны лишь очень немногим; а до самого конца девятнадцатого столетия большинство населения даже не было грамотно. Ограничение сексуальности до арены технической дискуссии было способом цензуры де-факто; эта литература не была доступна даже образованной части населения. Такого рода цензура воздействовала на женщин ощутимо сильнее, чем на мужчин. Многие женщины выходили замуж, фактически совершенно не имея никаких знаний о сексе, не зная, что делать с нежелательными для них побуждениями мужчин, и вынуждены были терпеть это. Поэтому мать обычно говорила дочери: «После твоей свадьбы, дорогая, с тобой будут происходить неприятные вещи, но не обращай внимания, я этого никогда не делала»[65].

Вот Эмбер Холлибоу, феминистская активистка, призывавшая в 1980-х «высказываться» за женщин, которые публично проявят сильное желание, хотя и не вполне артикулированное: «Где все эти женщины, которые ведут себя отнюдь не кротко и не хотят делать этого; не знают, что им нравится, но намерены выяснить; где они, любители плоти или женственных женщин; где они, которые любят трахать мужчин; которые практикуют согласованные действия сексуальных меньшинств (S/M — sexual minorities — примеч. перев.); которые любят дилдо (разновидность фаллоимитатора — примеч. перев.), проникновения, переодевания в костюмы другого пола; которые любят потеть, грязно ругаться, наблюдать за выражением желания, пробегающим по лицам их любовников; которые находятся в замешательстве и испытывают потребность экспериментировать с собственными неопределенными идеями относительно проявлений страсти; которые думают, что страсть геев-мужчин более горяча?»[66].

Очарованность сексом, которую подмечает Фуко, откровенно присутствует здесь, в экстатической проповеди Холлибоу; но можно ли найти, по меньшей мере, на поверхности вещей, что-нибудь более отличающееся от скучных, пропитанных мужской авторитарностью, медицинских текстов, которые описывает Фуко? Как мы дошли от одного пункта до другого за период длиною меньше столетия?

Если бы мы следовали логике автора, ответы на эти вопросы могли бы показаться довольно легкими. Навязчивая викторианская идея относительно секса была последовательно доведена до кульминации Фрейдом, который, начав с замешательства по поводу истерических женщин, пришел к выводу о том, чтобы рассматривать сексуальность как сердцевину всего человеческого опыта. Примерно в таких же обстоятельствах начали свою работу Хевилок Эллис и другие сексологи, провозгласив поиск наслаждения желательным и необходимым для обоих полов. Отсюда осталось несколько коротких шагов — через Кинси и Мастерса и Джонсон — к такой работе, как «Научи себя сексу», в которой читатель в сексуальном отношении сравнивается с радиослушателем: «Спросите себя, почему вы перестали крутить ручку настройки. Как часто вы наслаждались неожиданной программой, на которую вы наткнулись случайно, когда играли с переключателем?»[67].