Дети Ржавчины - Михаил Тырин

— М-да... — только и сказал я.

— Я же говорил — чушь, — виновато развел руками Петька. — Но это только цветочки. Я после такого дела проснулся, минут пять провалялся, удивленный, — и опять уснул. Самое-то жуткое утром началось. Помнишь, у меня дома целая стенка фотографий? Еще от бабки с дедом остались. Я просыпаюсь, смотрю на одну. Там мой дед с тремя офицерами. Они тогда в, Праге были, после войны. Всю жизнь смотрел на эту карточку, привык к ней, как к обоям. А тут вдруг что-то во мне дрогнуло. Зову свою маманю с кухни и спрашиваю: вот этого майора, слева от деда, Николаем зовут? Она говорит, да, дядя Коля. Она ведь тоже с дедом в Праге жила, он там долго был и всю семью туда перевез. Матери моей тогда лет четырнадцать исполнилось, она всех дедовых друзей помнит.

— Петя, — не выдержал я, — все-таки что странного в том, что дедушкиного товарища звали дядей Колей?

— Да странно то, что я об этом знаю! Я ведь вживую не видел его никогда. Ты дальше слушай. Я с матерью утром полчаса перед этими фотографиями стоял. Там масса людей, про которых я никогда ничего не знал, не спрашивал, потому что они мне были неинтересны. И вдруг выясняется, что я про каждого что-то знаю! У одного дочка завмагом стала, другого машиной задавило, третий дом какой-то продал... Скажи, откуда это взялось? А ведь это еще не все. Отошел я от фотографий, двинул на работу, а в голове — то одно, то другое. Столько всякого мусора в мыслях, ты себе не представишь...

— Мусора, говоришь? Ну почему же? Представлю. Петька пристально посмотрел на меня.

— А ну, выкладывай, — велел он.

— Может, сначала ты договоришь?

— Собственно, я уже договорил...

Я кратко поведал Петьке о своих видениях. Рассказал все честно, ничего не утаивая. Даже про ночные слезы не умолчал. Он слушал меня, и было видно, что надежд разобраться по горячим следам остается все меньше. Все только запуталось.

— Мы серьезно влипли, Олег, — сказал он.

— Это неизвестно, — я покачал головой. — Надо еще разбираться.

— Все известно! Ты хоть понимаешь, что мы немедленно должны обо всем доложить начальству?

— Доложим. Не первый раз. Сделают нам тесты, экспертизы — на амнезию, на шизофрению, на еще какую-нибудь дрянь, разберутся, что опасности мы не представляем. Лично я никаких других изменений в себе не чувствую.

— Нет, Олег, ты так ничего и не понял. Скажи, ты согласен, что после того, как это ершовское чудище ударило нам по мозгам, у нас открылось какое-то шестое чувство? Ну посуди сам — раз я по фотоснимкам могу определять имена и биографии...

— Ты — да. А что со мной — еще неясно.

— Да все тут ясно, Олег! Знаешь, кто теперь мы с тобой? — он даже понизил голос. — Мы — аномалы! Дошло?

— Аномалы... — я словно бы попробовал это слово на вкус. Вкус показался горьковатым.

— Именно! Мы не можем оставаться штатными экспертами Ведомства. В лучшем случае — консультантами, внештатниками, — продолжал Петя. — Отныне мы с тобой — все равно что следователь с тремя судимостями.

— Нет, подожди, не торопись, — попытался протестовать я. — Может, это временно. Может, оно как-то... Петя фыркнул.

— Не веди себя, как чуть-чуть беременная девушка. «Может быть, оно рассосется» — ты это хотел сказать?

— Петя, — я попытался его успокоить, — давай не будем пока ничего докладывать. Давай сами попробуем разобраться.

— Да? И как ты думаешь разбираться?

— Не знаю еще. Надо думать. Ты сам-то как считаешь, что это? Гиперзрение, сенсорная память... что?

— Нет, Олег, — Петя вдруг стал сосредоточенным и спокойным. — Это не сенсорная память. Это остаточная структурная память.

— Структурная... — начал было я, и тут же екнуло сердце. — Как ты сказал?!

— Видишь ли... Я заметил, что не только фотографии вызывают у меня разные мысли и догадки. Пока еще разобраться трудно, в голове мешанина... Дело в том, что я вспоминаю даже те события, в которых мои родители не участвовали, и никаких предметов, связанных с ними, у нас нет. Эти вещи происходили до того, как они родились. Мне сдается, что, покопайся я еще в своих мозгах, вспомню и царя-батюшку, и ледовое побоище, и еще бог знает что. Я вспоминаю то, что видели и помнили все мои предки, понимаешь?

Петя говорил, не замечая, что я уже не очень-то его слушаю. Я стоял, вцепившись пальцами в ограждение крыши, и безучастно смотрел в какую-то далекую даль, которую не разглядишь ни с одним телескопом.

— Петя! — я повернулся и невольно схватил его за пиджак. — Послушай меня, Петя, если ты вспоминаешь и войну, и царя, и татаро-монгольское иго, то что тогда со мной? Что вспоминаю я, ответь мне!

Петр запнулся на полуслове и замер с открытым ртом. До него дошло.

Не знаю, сколько бы мы простояли, глядя друг на друга, если б на крыше не появился Виталик Седых — эксперт из дежурной смены. Вид у него был утомленный, галстук расслаблен.

— Еле вас нашел, — сказал он. Заметив, что мы пребываем в неком странном оцепенении, он слегка встревожился. — Вы чего, ребята?

— Ничего, — медленно проговорил Петя. — Просто... разговариваем.

— Понятно, — Седых почти успокоился. — Вы еще не в курсе?

— О чем ты?

— Значит, не в курсе... Внештатник ваш... этот... Гришаня. Руки он на себя наложил.

— Что?!! — мы с Петром так резко развернулись, что Виталик невольно попятился.

— Я только что оттуда, — сообщил он. — Страшное дело. Он разбил себе голову о батарею. В квартире такой кавардак, словно стадо носорогов в жмурки поиграло. Он рехнулся, это точно.

— Как рехнулся? — проговорил я. — Слушай, а это точно, что он... сам?

— Абсолютно, — махнул рукой Седых. — На криминал первым делом проверили — и мы, и потом милиция... Дверь изнутри на два замка закрыта. Все чисто. Он сам это сделал.

Мы с Петей переглянулись и некоторое время молчали. Виталик смотрел на нас удивленно. Видимо, мы как-то не так себя вели.

— Постой, а если дверь, говоришь, была закрыта, то как узнали?

— Не стройте из себя детективов. Все очень просто — у него дом углом стоит, и из соседнего окна видна кухня. Утром соседи увидели, что подоконник весь в крови. Ну и...

Мы снова переглянулись.

— Ладно, пойду, — сказал Виталик. — Да, вот еще! Директор хотел, чтоб вы зашли, как отдохнете.

— Зачем? — испуганно спросил Петр.

— Ну как? Доложить, конечно.

Он повернулся и пошел усталой размеренной походкой человека, честно отработавшего свой хлеб. Я смотрел на него и думал: сейчас он вперед нас доложит о двух психах на крыше, которые вздрагивают, таращатся друг на друга, того и гляди сами спрыгнут.