Серебряный ветер - Линда Кук

— Аделина, что он с тобой сделал? — Это был голос отца.

Аделина взглянула на руку Симона, придерживавшую ее.

— Он сломал дверь, больше ничего. Он хочет тебя видеть.

— Он слышит меня, вели ему убираться. Тэлброк яростно выругался.

— Выходи, покажись. Мужчина ты или нет?

— Здесь женщины.

— Я не причиню им вреда. И тебе тоже. Покажи свое лицо, чтобы я мог убедиться, что это ты со мной разговариваешь. Я не стану никого убивать или калечить. Клянусь!

— Ты знаешь, во что я ставлю твои клятвы, убийца безоружных священников?

Рука Тэлброка на плече Аделины не дрогнула, лишь голос зазвенел от гнева и обиды:

— Открой дверь и впусти свою дочь вместе с ее служанкой, затем выходи ко мне. Сделай то, что тебе приказано, или я перестану считать тебя мужчиной. Выйди ко мне, Кардок, встань передо мной, и я оставлю тебя в покое.

Справа от двери, в каморке без окон, послышались истерический всхлип и голоса других женщин, пытавшихся успокоить испуганную подругу. Тэлброк слышал то же, что и Аделина. Он оттащил ее к себе за спину.

— Он один и готов к бою. Поговори с отцом, если хочешь, но больше к двери не подходи.

— Оставь нас, он там, это голос моего отца. Не провоцируй его, прошу…

Ударом ноги Симон выбил дверь, глазам его, впрочем, как и взгляду Аделины, предстала странная картина. В стенах убогой хижины располагалась роскошная спальня вождя валлийского племени. Обстановка в точности повторяла ту, что была с детства знакома Аделине, — та самая кровать, тот самый резной материнский сундук, тот же тонкий летний запах сухих цветов и те же привезенные матерью из Нормандии гобелены на стенах, вытканные из шерсти цветов ярких и сочных, как те волшебные цветы, которые, как рассказывала маленькой Аделине мать, росли на лугах ее незабвенной родины.

Посреди спальни стоял ее отец, а позади него жалась бледная и растерянная Майда.

За спиной Майды, прислонясь к увешанным знакомыми гобеленами стенам, замерла служанка. Она держала за руки двух маленьких детей — сыновей Кардока. Скрыться в этой роскошной спальне было некуда. Перебравшись из дома в хижину, Кардок спрятал свою женщину и сыновей от посторонних глаз, но при этом сам загнал себя и своих близких в ловушку.

Глаза Майды почернели от страха. Неизвестно, чего она боялась больше: потерять жизнь или обнародовать свою связь. Если раньше Аделина могла лишь строить догадки о том, каковы в действительности узы, связавшие Майду и ее отца, то теперь все стало ясно как день. Кардок женился на Майде, и сыновья его от этой женщины были законными наследниками. Он скрывал свой брак от нормандцев, чтобы они не взяли его жену и сыновей в заложники. Он скрывал свой брак даже от Аделины…

Аделина встретилась взглядом с Майдой и приложила палец к губам. Майда благодарно прикрыла глаза.

Тэлброк отпустил руку Аделины и нарушил тишину.

— Я сломал дверь в твою спальню, — сказал он. — Новая дверь за мной. Завтра я пошлю гонца к Уильяму Маршаллу, чтобы сообщить о твоей непричастности к сегодняшнему набегу.

Кардок вышел из хижины, в руках он по-прежнему держал обнаженный меч.

— А что ты готов сделать для того, чтобы искупить оскорбление, нанесенное моей дочери? Вновь накормить меня пустыми обещаниями не тревожить попусту? Этот мир, Тэлброк Отцеубийца, становится мне в тягость. Смотри не перегни палку, истребитель священников. Не испытывай мое терпение! Я ведь могу плюнуть на договор с Маршаллом, и тогда ты мертвец, Тэлброк.

Симон спрятал меч в ножны.

— Не искушай меня, Кардок, не то я нарушу мир первым. И мое терпение небезгранично.

— Ты говоришь о пределах терпения? Мы знаем, Отцеубийца, как далеко ты можешь зайти. Священник в Ходмершеме выяснил это, поплатившись жизнью.

Аделина вернулась в спальню и рухнула на тюфяк, оставшийся на полу рядом с перевернутым на бок каркасом. Однако холоднее в комнате не стало: в зияющий дверной проем — выломанная дверь валялась там же, на полу, — щедро тек жар от горевшего в главном зале костра. Аделина слышала, как пастухи и охотники укладываются на свои тюфяки возле костровой ямы. Прошло совсем немного времени, и единственными звуками, нарушавшими тишину, стали потрескивание угольев да храп спящих. Дом снова стал тем, чем он и должен быть: убежищем и приютом для соплеменников Кардока и членов его семьи.

Впрочем, Кардок с семьей спали в другом месте. Аделина, оставив напрасные попытки призвать сон, открыла глаза и, глядя в темноту, стала обдумывать то, что узнала в ходе ночного набега Тэлброка.

Прижав пальцы к глазам, она пыталась остановить слезы. Аделина не могла понять, почему отец настолько не доверял ей, что даже не сказал правды о ее младших братьях. Дочь, наполовину нормандка, вернувшаяся из ненавистной Нормандии, должна была казаться ему и его людям чужой; они не собирались рассказывать, не могли рассказать ей о его браке до тех пор, пока не убедятся в ее преданности Кардоку.

Но что ранило ее больше всего, так это то, что Кардок предпочел оставаться в хижине с Майдой до тех пор, пока Тэлброк не вошел к нему сам. Кардок не мог не слышать, как ломают дверь в дом. Что, интересно знать, он при этом себе представлял? Услышав голос дочери, он так и не вышел из хижины. Как он собирался защищать жену и детей, если бы нормандцы действительно решили уничтожить его? Что, если бы они подожгли стены?

В самые тревожные минуты ночного рейда Аделина в глубине души не верила, что Симон причинит вред людям, которых он застал спящими. Отчего-то она чувствовала себя достаточно спокойно рядом с Тэлброком, когда ждала, что предпримет ее отец. Если бы началось сражение, Аделина, наверное, спряталась бы за спину Тэлброка, а не встала между дерущимися.

Каким бы грешником ни был этот Симон Тэлброк, истребитель священников, как бы настойчиво ни требовал он от Кардока доказать своим присутствием непричастность к разбою, начальник нормандского гарнизона не походил на человека, получающего удовольствие от насилия. Аделина почувствовала это при первой встрече, и прошедшей ночью, как это ни странно, она окончательно уверовала в то, что, находясь на службе у Маршалла, Тэлброк не ищет повода для конфликта, дабы удовлетворить свою страсть к жестокости, а стоит на страже мира. Похоже, Симон был человеком долга, и не его вина, что долг требовал от него непреклонности.

Симон Тэлброк с удивительным спокойствием снес все оскорбления Кардока. Он повернулся спиной к ее отцу, в то время как в руках у его противника был меч. Не выказав ни страха, ни гнева, он приказал своим людям покинуть дом, и те тут же повиновались.

После ухода нормандцев воцарилась тишина. Говорить никому не хотелось. Кардок не заметил молчаливого обмена взглядами между Аделиной и Майдой. Насколько могла судить Аделина, он продолжал верить в то, что его брак остается тайной, известной лишь его валлийским подданным. Он никак не объяснил то, что Аделина увидела в хижине, ничего не сказал о том, почему там были Майда и дети. В мрачном безмолвии Кардок вошел в свой разгромленный дом, отвел Аделину и Петрониллу в свою бывшую спальню и вернулся к Майде и сыновьям.