Мужчины без женщин - Харуки Мураками

На прощание они опять пожали руки. Когда вышли на улицу, моросило. Такацуки, подняв ворот бежевого плаща и не раскрывая зонтик, скрылся в темноте, а Кафуку, как обычно, разглядывая некоторое время правую ладонь, думал о той руке, что ласкала обнаженное тело жены.

Однако в тот вечер ему не было горестно. Он только заметил себе вскользь: «Странное ощущение. Хотя что здесь странного?.. Ведь это просто тело, – убеждал он сам себя, – то, что когда-нибудь станет кучкой маленьких костей и праха. Наверняка должно быть что-то поважнее».

Если то, о чем вы говорите, – слепое пятно, считайте, что мы все живем с таким же. Эти слова долго не выходили из головы Кафуку.

– Вы с ним после этого еще долго дружили? – поинтересовалась Мисаки, уставившись на вереницу уходящих вдаль машин.

– С полгода выпивали пару раз в месяц, встречаясь в каком-нибудь баре. А потом – как отрезало, и я перестал отвечать на его звонки. Сам тоже не приглашал. Со временем и он звонить перестал.

– Ему это, наверное, показалось странным?

– Пожалуй.

– Поди обиделся?

– Еще бы.

– Почему вы так вдруг перестали с ним дружить?

– Потому что в том спектакле отпала необходимость.

– А раз пропала необходимость в спектакле, не стало и потребности в друге?

– Поэтому тоже, – ответил Кафуку. – Но есть и другая причина.

– Какая?

Кафуку долго молчал. Мисаки с неприкуренной сигаретой в губах мельком поглядывала на него.

– Если хочешь курить, кури, – сказал Кафуку.

– Не поняла.

– Говорю, сигарету можешь прикурить.

– А крыша? Она ведь закрыта.

– Плевать.

Мисаки опустила стекло и потянулась к прикуривателю. Сделав большую затяжку, прищурилась от наслаждения и, задержав дым в легких, медленно выдохнула за окно.

– Курение – смертельно, – сказал Кафуку.

– В таком случае жизнь тоже смертельна, – ответила она.

Кафуку засмеялся.

– Есть и такое мнение.

– Кафуку-сан, я впервые вижу, чтобы вы смеялись.

«А ведь, пожалуй, так и есть, – подумал Кафуку. – Я сам забыл, когда последний раз смеялся не на сцене».

– Уже давно хотел тебе сказать, – произнес он вслух. – Если присмотреться, ты славная девушка. И никакая не страхолюдина.

– Спасибо. Я тоже себя такой не считаю. Просто у меня неправильные черты лица. Как у Сони.

Кафуку с легким удивлением посмотрел на Мисаки.

– Ты прочла «Дядю Ваню»?

– Слушала-слушала день за днем отрывки вашей роли, да к тому же невпопад, и стало интересно, о чем вся история. Я тоже могу быть любопытной, – сказала Мисаки. – «О, как это ужасно, что я некрасива! Как ужасно! А я знаю, что я некрасива, знаю, знаю…»[10] Печальная пьеса, да?

– Безысходная история, – сказал Кафуку. – «Дай мне чего-нибудь! О, боже мой… Мне сорок семь лет: если, положим, я проживу до шестидесяти, то мне остается еще тринадцать. Долго! Как я проживу эти тринадцать лет? Что буду делать, чем наполню их?»[11] В ту эпоху люди умирали лет в шестьдесят. Хорошо хоть Дядя Ваня не родился в наши дни.

– Я узнала, что вы одного возраста с моим отцом.

Кафуку ничего не ответил, а только молча взял несколько кассет и стал просматривать названия мелодий, но никакой музыки не поставил. Мисаки высунула наружу левую руку с прикуренной сигаретой. И только когда машины помаленьку продвигались вперед, зажимала сигарету губами, чтобы переключать рычаг передач.

– По правде говоря, я хотел проучить того человека, – произнес Кафуку, будто сознаваясь. – Того, который спал с моей женой.

После этих слов он вернул кассеты на прежнее место.

– Проучить?

– Устроить ему сущий ад. Втереться в доверие и под маской друга, выявив уязвимое место, нанести туда фатальный удар.

Мисаки, нахмурившись, задумалась над смыслом фразы.

– Уязвимое место? Например, какое?

– Об этом я не думал. Но если человек не умеет пить, рано или поздно он непременно на чем-нибудь проколется. А используя эту зацепку, устроить скандал, чтобы подорвать общественное доверие, в наше время не так уж и сложно. Дойди до этого, и суд по иску о разводе лишит его родительских прав, его жизнь станет невыносимой. Это подкосит его навсегда.

– Мрак!

– Да, причем беспросветный.

– Вы хотели отомстить ему за то, что он спал с вашей женой?

– Не совсем, – сказал Кафуку. – Просто я никак не мог об этом позабыть. Как ни старался. Ничего не помогало. Из головы не выходила картина: моя жена в объятиях другого, – она всплывала перед глазами снова и снова. Будто дух мертвеца, которому некуда идти, облюбовал угол на потолке и пристально следит за мной. Я надеялся, что спустя время после смерти жены это ощущение исчезнет, оставит меня в покое. Но ничего не исчезало. Наоборот, казалось, оно стало еще сильнее. Мне нужно было от этого избавиться. А потому – вырвать с корнем засевшую внутри злость.

Кафуку говорил, а сам думал: «Почему я делюсь сокровенным с девушкой, приехавшей из Ками-Дзюнитаки, которая мне годится в дочери?» Однако начав рассказывать эту историю, он уже не мог остановиться.

– И поэтому хотели его проучить?

– Да.

– Но реально ничего не сделали?

– Нет, не сделал, – сказал Кафуку.

У Мисаки, судя по виду, словно камень с души свалился. Отрывисто вздохнув, она щелчком отбросила горящий окурок прямо на дорогу. Надо полагать, в Ками-Дзюнитаки все так делают.

– Сложно объяснить, но в какой-то момент мне все вдруг стало безразлично. Прежнюю одержимость как рукой сняло, – сказал Кафуку. – Я перестал ощущать злость. А может, то была и вовсе не злость, а нечто совсем другое.

– Однако для вас это, несомненно, хорошо. Так или иначе, вы не причинили человеку зла.

– Я тоже так думаю.

– Но почему ваша жена спала с тем человеком, почему не могла без него обойтись, вы так до сих пор и не поняли, да?

– Да. Думаю, что еще не понял. Это для меня по-прежнему вопрос. Тот человек – бесхитростный и приятный мужчина. И, судя по всему, любил мою жену всерьез. И спал с ней совсем не потехи ради. Смерть жены его потрясла. На сердце остался рубцом ее отказ, когда она его не пустила к себе перед смертью. Так что я не мог не испытывать к нему расположение. И действительно считал, что мы с ним могли бы стать настоящими друзьями.