Наполеон. Книга 2. Стать Богом - Игорь Пронин

— Постойте! — Остужев вскочил. — Со мной приехал паренек один, Иван Байсаков! Он, может быть, в бегах числится, но... Простая русская душа! Захотел свет посмотреть, в плен попал, потом в рабство к мамелюкам... Вы уж не наказывайте его строго!

— У вас еще и личные просьбы ко мне имеются? — Аракчеев явно поразился такому нахальству. — Паренек... Мамелюки — это которые в Египте, что ли?

— Они самые! Но он даже грамоте не слишком обучен, поэтому толку от Ваньки никакого нет. Его бы к службе пристроить и...

— Прощайте!

Не дослушав, Аракчеев покинул камеру. Оставшись один, Александр бросился на койку. Да, все так и будет, как обещал барон: имение родителей, жениться на помещичьей дочке, усадьба, дети, званые обеды. Простые нравы, не слишком грамотные люди. А все остальное следует забыть. А когда России будет грозить беда, когда придет Лев, пойти в армию и умереть с облегчением. Потому что никогда он не сможет забыть о предметах, охотниках за ними и Джине, навсегда любимой Джине Бочетти, которую он сам и застрелил. Будущая жизнь казалась невыносимой, но Остужев решился наказать себя хоть таким образом.

Вскоре за ним пришли, выдали одежду, бумаги и деньги на дорогу. Никто больше ни о чем не спрашивал Александра, никто ни в чем не упрекал. Он тоже не стал задавать вопросов, и послушно отправился в свое имение. Когда сани довезли его до родного дома, там его сначала даже не узнали. Наконец, дворовые с испуганными лицами — отощал-то! лицом весь почернел! — гурьбой отвели к родителям, которые и не чаяли уже увидеть пропавшего сына. Состоялась трогательная встреча, и праздничный ужин, полный совершенно ненужных и даже неприятных Александру расспросов. Наконец, усталый, разомлевший, он оказался в кровати. Мать поцеловала его, потушила свечу, и он уснул, в первый раз за последние месяцы без кошмарных сновидений.

И потянулись дни, похожие друг на друга. Все было так, как и ожидал Александр: визиты к соседям, назойливые расспросы, и, конечно же, испуганные глаза: как так, без крепостных живут? Как так — без царя? Конечно, надобно бы навести порядок, да уж очень страшно этот Бонапарт австрияков побил! Едва Вену не взял, вы слышали? Остужев умолкал, и слушал весь вечер, как соседи наперебой несут чушь. Здесь всякий человек, побывавший в Петербурге, уже считался образованным. Здесь ни к чему не стремились, ничего не ждали, ни за что не боролись — здесь просто жили день за днем. Незаметно, как-то сама собой, появилась у Александра и невеста — милая, тихая девушка, разве что подозрительно похожая на свою сварливую мамашу. Вот только «жених» порой путал ее имя, оно почему-то никак не запоминалось. Впрочем, сам Остужев знал ответ.

Сны вернулись, очень быстро. И не только сны о Джине. Снился израненный, усталый Клод Дюпон, ведущий свою личную войну с обладателями предметов. Снились Антон Гаевский, беглый российский подданный, и Мари де Бюсси-Рабютен, последняя из выбитой революцией аристократической семьи, оба совсем юные, не понимающие даже меры той опасности, которой подвергали себя, и оттого веселые, беспечные. Снился Ванька Байсаков, непонятно куда пропавший. Остужев даже написал лично Аракчееву осторожное письмо с вопросом о его судьбе, да ответа не получил. Писать второй раз не имело смысла. Тем более что барон впал в опалу и потерял должность, как нередко случалось при российском дворе.

И этим снам не хватало ночи. Все чаще днем Александр задумывался, на вопросы отвечал невпопад и вообще выглядел вечно сонным. Однажды отец, в очередной раз, собираясь хотя бы попытаться поговорить с сыном о хозяйстве и близящемся севе, застал его в роще неподалеку от дома в самом странном виде: Саша скакал по сугробам, словно какая-то обезьяна, запрыгивал на деревья и наносил ни в чем не повинным березам нещадные удары, выкрикивая имя какого-то Колиньи. От страшных ударов по стволам даже с самых верхних веток валился снег.

— Сашенька!.. — Остужев-старший трижды перекрестился. — Люди же увидят!

— Простите, отец! — Разгоряченный, злой Александр одним только своим видом пугал родителя. — Служба вспомнилась.

— Да она, как я погляжу, тебе и не забывалась? — Андрей Михайлович зябко поежился, глядя на обломанную крупную ветвь. — Нелегкая была служба, как я посмотрю. Ты только матери такого не показывай, а то решит, что тебя околдовали. Что ж, не по душе тебе наше житье?

— По душе... — потупился Александр. — Дома хорошо. И девушка мне нравится. Никуда больше не уеду.

— Девушка! — передразнил отец. — У девушки-то имя есть! Впрочем, лучше не женись. От жены не скроешься, а как она увидит, каков ты, так жизни и не станет. Нашенские девки всяких особенных не шибко любят, а уж замуж за таких и вовсе не хотят. Вот что, Сашка, кончай дурака валять и возвращайся на службу, если долг зовет и руки чешутся. Совет нужен — дверь в мой кабинет для тебя всегда открыта. Но одно скажу сразу: не живи чужой жизнью! А то сопьешься еще тут, позору-то будет для фамилии...

Еще раз перекрестившись, Остужев-старший ушел, оставив сына в нелегких раздумьях. Он потер лицо снегом, но легче думать от этого не стало. Само тело, разбуженное во Франции тело бойца-беспредметника звало его в бой. По-прежнему в помощи нуждались друзья, по-прежнему хотелось отомстить врагам. И все чаще возвращение в Россию казалось ошибкой. Нельзя было слушать разбитое, глупое сердце и выходить из смертельной игры. Но он поддался слабости и теперь стыдился сам себе в этом признаться.

Неизвестно, до чего додумался бы Остужев, но в начале марта их усадьбу посетил неожиданный гость. Александр обедал у «невесты», потом вынужден был еще битый час слушать рассуждения о политике ее седоусого отца, сидя в клубах дыма от его несносной трубки, и вернулся домой в самом скверном расположении духа. Отец встретил его со всей тщательностью одетым, что случалось нечасто. Вырядилась и матушка, которая что-то пристально разглядывала из окна спальни. Воспользовавшись этим обстоятельством, Андрей Михайлович отвел сына в кабинет.

— Прибыл какой-то молодец из столицы! — громким шепотом сообщил он. — По наряду — так невелика птичка, приехал сам-один, ни слуги, ни кучера. Я его и принял как обычно. А уж как заговорил, я и думаю: не зря ли я поленился, и в халате остался? А он и говорит: прискакал, мол, лично от Аракчеева лично к тебе по секретному делу. Я хотел послать за тобой, да он отговорил, Иван Иваныч этот, забыл, как прозывается. Мы, конечно, постарались его устроить, накормили обедом. Съел за семерых, и в обращении какой-то уж совсем простецкий. Да и молод, как я уж во время обеда разглядел. Только что говорит басом. Потом немного отдохнул, и пошел пройтись. И что ты думаешь? Мать в окно глянула — а он там в одной рубахе дрова колет! Не понравилось ему, как Епифан колол, вот он и сам взялся. И колет так, что только щепки летят! Ты уж его расспроси, и если жулик какой... Вот лично этой рукой на конюшне пороть стану!

Конечно же, Александр сразу понял, о ком речь, и сердце его радостно заколотилось. Какие бы вести не пришлось ему услышать, а все же это было лучше, чем не знать ничего. Он побежал во двор. Прежде, чем увидеть Байсакова, ему пришлось протолкаться через побросавших работу крестьян. Девки смотрели на ухаря, словно окаменев от изумления. Да и было на что посмотреть! Несмотря на мартовские заморозки, Иван разделся до рубахи, засучил рукава, и теперь, наслаждаясь вниманием публики, орудовал увесистым колуном так, будто это была зубочистка. Именно это и делало работу такой странной для наблюдателя: вроде и не замахивался почти рубщик, а толстенная плаха будто сама собой разлеталась на куски, да не на два, а поболее.