Новогодняя ночь - Иоланта Ариковна Сержантова

Мышиная возня

В мутной воде неба, на отмели горизонта, лениво противясь течению ветра замер лес. То, что им двигало — не проявляло себя никак. Замерший на месте, он, так казалось, играет в детскую игру, которая принуждает примерить на себя разные нелепые позы, коих в обычной жизни не бывает, либо они столь мимолётны, что остаются незамеченными. Лес почти не дышал, но приглядывался ко всему, что происходило у его ног. А полюбоваться было на что!

Косули в облегающих шубах короткого ворса прогуливались, небрежно обкусывая тонкие ветки кустарников. Иногда они нагибались к припорошённому снегом зелёному букету травы, нюхали его осторожно и деликатно объедали, вздыхая и фыркая. При этом, как водится, кокетливо поводили ушком, ножкой, непременно правой, морщили кожу под лопаткой… Дабы была причина сожалеть о редкой с ними встрече. И ведь, в самом деле, ничего особенного — коза козой, а как хороша!

— Всё потому — вдали от людей живёт…

— Ага, как же! Кто это у меня в саду всю зиму ночевал, не они ли? Всяк к человеческому жилью льнёт, коли есть в том нужда. Сам посуди: чуть похолодало, синицы гуртом к окнам: подайте им, сиротам несчастным, на пропитание. Тоже самое и воробьи, и дятлы. Дубоносы, да свиристели — те, как есть — разбойники. Налетят, украдут, что смогут, их и след простыл.

То хоть поглядишь на птицу, порадуешься, что кормится, тогда и не жалко плодов с ягодами. А эти так, за зря. Боязливы. Коли б от стыда, а то нет — от сторожкости своей. Гоняли их, видно, испокон, вот и привыкли. Пуганые.

— Ну, так птицы, оне все таковы…

— Э, нет, шалишь! Дятел и сам себе добудет кусок, и с птахой малой поделится. Не жаден, кавалер, обходителен. Да и привязчив, если уж по совести. Знает, что на виду, а терпит взгляд, понимает.

— А ворон? Страшная птица, зряшная.

— То напраслина. Ворон умный, и гордости ему не занимать. Ты его не трожь, и он не обидит. Особняком живёт. Хозяин. Сурьёзный господин.

…Мышь, чьи пращуры обосновались в этом месте задолго до того, как оно стало двором, хозяйничая на россыпях компостной кучи, предвкушала сытую зиму. Начавшиеся морозы не особо заботили её. Не обладая хваткой дятла, она, тем не менее, умела пробиться к сытному куску даже через лёд. Так бывало во все времена, но теперь она старалась не только для себя.

Коли бы кто спросил у неё про врановых, она б, может, и рассказала, что таскает корки для одного из них. Тот то ли с рождения плох, то ли где повредил крыло, но почти не мог летать, да и ходил, хромая. Мышь не спрашивала у него причин. К чему знать лишнее? Принесёт кусочек потихоньку в угол сарая, куда забился тот подальше ото всех, да и все дела. И всё с оглядкой пробирается, чтоб не привести за собой в сарайку кота. Ибо котяра не поглядит, погубит птицу, да не с голодухи, а забавы для, хозяйский он зверь, справный.

Думаете, не видала мышь воронов, что несут, подчас, её товарок в гнездо? Как не видать, всяко бывало. Так нельзя ж всех под один ранжир. Теперь вот она у ворона в няньках, а там, глядишь, выправится он и тоже поможет кому-нибудь. Пусть не ей, другому, но случится то однажды, и будет залогом тому, что не для одного лишь насыщения происходит жизнь, а то и вовсе не из-за него.

Лес едва дышал, приглядываясь к тому, что происходило у его ног. Ему было весьма занятно, когда закончится вся эта мышиная возня. Он полагал, что, скорее всего весной. Но вот чем… В этом-то и был вопрос.

Не совестно

Слякотная погода дурна тем, что отвлекает от раздумий, даже об ней самой. Идёшь, бывало, стараясь не обрушиться, подобно шаткому столпу, по причине сокрытого водою льда, да выискиваешь ту самую жидкую грязь в чистом её образе, как лучшее, что только может быть в эту самую минуту для следующей поступи. Словно к поступку, а то и подвигу причисляешь счастливый случай, что дозволяет перейти от пролётки до подъезда, не замочив ног. Хвастаешь, восхищаясь своею ловкостью. А уж коли тронул плоской полоской обутой в туфлю ступни мёрзлую влагу, да позволил ей подобраться повыше по чулку вверх, — пиши пропало: мнится уж и чахотка, и горячка, и ещё чего похуже, что обыкновенно следует при неблагоприятном проистекании сих модных, на слуху, недугов.

Так отчего столько важности в простом дожде? Не много ли ему чести?! Верно, в нас самих столько влажности, что переизбыток оной вне, вызывает скверну раздражительности. И лихорадит нас не от самой погоды, а из-за впечатления о ней, кой тешим в себе, покуда взаправду не впадём в мерзоту духа с плотью.

Да, полно! Неужто и в самом деле нет на то управы? Пусть не всякий, но есть же те, которые счастливы умением пить маленькими глотками вольный ветер с полным, искренним, нескоро искоренимым понятием своей удачливости.

Человеческому существу всегда всего мало. Данное по правду рождения, кажется ничтожной, ничего не стоящей безделицей, и это самое неумение ценить имеющееся, принуждает его страдать неподдельно.

Иному, пожалуй, несть места на качели бытия. Блаженство и мука в очередь терзают вселенную, ну, а заодно, и нас.

Радость по поводу единственно факта течения собственной жизни, которой должен быть наполнен человек хотя бы из благодарности к Провидению, кажется растрачивается в раннем детстве, целиком. Жаль, вспоминает он про него, как о неком полузабытом сне, скорее рассказанном кем-то, нежели пережитом. Пусть канувшем, но в его неполную ещё чашу участи.

…Ненастье за окном — причина сердечного распогодья и сырости, коей грешит не только слабый пол, но даже и мужеский. Ну и что ж с того. Не всё ж плясать, да пустозвонить. В иной час честнее посидеть у окошка, да поплакаться про себя дождю, ну, а он зальётся слезами в свой черёд. Каждому нужен тот. перед кем оно не совестно… иногда.

Лисица и виноград

— Кто это там, собачка, что ли?

— Чья?! Откуда?! Скорее — кошка… или лиса…

— Точно! Лисица! Ой… а что это у неё… Нет, ну, что за люди… Капкан?

— Скорее всего.

— Что б ей такого дать…

— Да что не предложи, или птицы склюют,