Человеческая гавань - Йон Айвиде Линдквист

Несчастье близится.

Заснуть больше не удалось. Андерс затопил печь, а затем сел за кухонный стол и стал смотреть в стену. Мысли его путались.

Ветер свистел за окнами. Андерс почувствовал себя уязвимым и беззащитным, как нежеланный, ненужный ребенок, брошенный в лесу. Его хрупкий домик стоял один на мысу, открытый всем ветрам, море гнало к нему волны, стараясь захлестнуть берег.

Несчастье близится. Оно приближается ко мне. Оно ищет меня.

Какое именно несчастье, он не знал. Но это было что — то большое и сильное, и оно хотело его погубить.

Сладкое вино, выпитое вечером, отдавало привкусом гнилых фруктов во рту, и Андерс хлебнул воды прямо из — под крана. Вода оказалась ненамного лучше. Наверное, соленая морская вода проникала в питьевую, отсюда и привкус. Андерс вымыл лицо и утерся полотенцем.

Не думая о том, что делает, он пошел в комнату Майи, взял ведро с бусинами и вернулся обратно к кухонному столу.

Сначала он сделал сердце красного цвета, внутри его — синего, внутри синего — желтое и так далее. Как русская матрешка — одно в другом. Закончив свою работу, он встал и подбросил дров в печь.

Количество бусин в ведре почти не уменьшилось. Если захотеть, можно выложить целую мозаику.

Если сложить их все вместе…

Андерс достал ножовку для работы по металлу из ящика с инструментами и приступил к работе. Выпилив девять плиток, он потер их наждачной бумагой, чтобы поверхность была совершенно гладкой. Работа заняла все его мысли, и он даже не заметил, что над морем рассвело.

Только тогда, когда все края были ровными, Андерс поднялся, чтобы поискать тюбик с клеем. Он знал, что клей точно где — то был. Он бросил взгляд через кухонное окно и увидел, что из — за первых лучей солнца свет маяка начал блекнуть.

Утро. Кофе.

Он старательно отмыл накипь и налил в кофеварку воду. В шкафчике стоял открытый пакет с кофе, откуда, скорее всего, уже выветрился весь кофейный запах. Андерс постарался компенсировать этот недостаток тем, что насыпал кофе вдвое больше обычного, и запустил кофеварку.

Покончив с кофе, он нашел клей и еще с полчаса заглаживал неровности. Утреннее солнце косо светило в кухонное окно, когда он наконец поднялся и начал рассматривать свою работу.

Девять плиточек, и на каждой аккуратно сложены и пригнаны друг к другу четыреста бусинок. Белая поверхность с бусинками — их ровно три тысячи шестьсот. Андерс остался очень доволен собой. Было чем заняться.

Но что делать теперь?

Пока он курил сигарету и потягивал кофе, который и на самом деле на удивление напоминал превосходный утренний кофе, он рассматривал белую поверхность, пытаясь представить картинку.

Изобразить бы что — нибудь вроде морских пейзажей Стриндберга. Нет, там много нюансов, с которыми он не справится. Надо что — то более наивное, вроде детской картинки. Коровки, лошадки. Домик, может быть.

Детская картинка…

Андерс посмотрел на маяк и задумался. Затем он отодвинул кофейную чашку и начал копаться в коробках. Где — то ведь он был, куда — то они его спрятали.

Он нашел его в ящике, в котором были всякие полезные вещи. Фотоаппарат. Счетчик показал, что было отснято двенадцать фотографий. Острием карандаша Андерс нажал на кнопку обратной перемотки, и камера начала крутиться, мерно жужжа. Батареи были почти исчерпаны. Послышался звук, Андерс достал пленку и сел за кухонный стол с маленьким цилиндриком в руках.

Там внутри были они — последние семейные фотографии. Он согрел их в своих руках, согрел маленьких людей на льду, у которых скоро случится несчастье.

Он зажал кассету между большим и указательным пальцами и внимательно рассмотрел, как будто он мог увидеть то, что на ней. Может быть, оставить семью там, внутри?

Они нас ненавидят

Налив первую чашку утреннего кофе, Симон сел за кухонный стол, глядя на полуоткрытый спичечный коробок. Насекомое лежало неподвижно, как мертвое, но Симон знал, что оно живое.

Он собрал во рту побольше слюны и плюнул в коробок. Насекомое слабо зашевелилось, впитывая влагу. Симон плюнул еще — гладкая черная кожа всосала слюну.

Это был каждодневный утренний ритуал, такой же, как посещение туалета и чашка кофе.

Через неделю после появления Спиритуса Симон утром оставил коробок в кухонном ящике, не плюнув на него. Он взял лодку и поехал на материк за покупками. Едва он оказался в лодке, как почувствовал вкус во рту, который все усиливался и усиливался, — вкус старого дерева или гнилых орехов. Вонь, казалось, распространялась по всему организму.

Симона тут же вырвало. Он понимал, отчего это, но все — таки надеялся пересилить неведомую силу. Но становилось только хуже — желудок корчился в судорогах.

Симон был убежден, что умирает, и всю дорогу обратно на Думаре он сидел скорчившись в позе зародыша, чувствуя себя уже полутрупом.

Ему не хватило сил втащить лодку на берег, он дополз до берега по мелководью, забрался в дом. Там он с трудом собрал слюны во рту и почти без чувств плюнул на Спиритуса. До его полного выздоровления прошло несколько дней.

С этого времени Симон стал достаточно осторожен и никогда не забывал каждое утро плюнуть в спичечный коробок. Он не знал, чего ожидать в конце договора, который он заключил, но он знал, что должен выполнять условия до самой смерти.

А потом?

Больше он ничего не знал, но боялся худшего. И он чувствовал раскаяние в том, что не сбросил тогда Спиритуса с мостков, обратно в море, откуда он и появился. Но было уже слишком поздно об этом думать.

Симон сделал глоток кофе и посмотрел в окно. Небо было бескрайним и ясным, каким оно может быть только осенью. Береза уже вся пожелтела. Никаких признаков надвигающейся бури, но Симон точно знал, что она будет, как знал многое другое: сколько воды будет после того, как растает снег, сколько выпадет дождя летом.

Допив кофе и вымыв чашку, Симон надел сапоги и вышел. Надевать сапоги в любую погоду — это была одна из островных привычек. Ведь никогда не знаешь, что случится вечером.

Может быть, почту и газеты доставили сегодня с ранним паромом. Такого почти никогда не бывало, но ведь всегда находятся несколько стариков, которые просто обожают прийти и проверить: а вдруг в этот раз все иначе?

По пути к почтовым ящикам он бросил взгляд на дорогу к Смекету. Там было чем себя занять, и, наверное, это хорошо для Андерса. Занятые руки помогают от грустных мыслей, он знал по собственному опыту. В худшие времена с Маритой, его первой женой, от паники и тревоги его спасали только тренировки, вечные упражнения с картами, платками и другими предметами.

С Анной — Гретой все было по — другому. Совершенно по — другому.

Симон знал, что у Андерса не было никакого хобби, чем бы он мог занять себя, поэтому хлопоты по дому должны помочь ему отвлечься.