Чародей звездолета «Агуди» - Юрий Никитин

В ее глазах мелькнула тревога, моя квартира в довольно оживленномрайоне, там охранять меня – головная боль спецслужб. Но там жена, котораяупорно не желает переселяться в Кремль, там мои друзья по университету, скоторыми сдружился за двадцать лет преподавательской деятельности.

– Зря вы так, – осмелилась она заметить, –больно неспокойные времена.

– Ничего, – ответил я легко, – быть мишенью –профессиональный риск президентов.

В машине я ощутил себя лучше, свежий чистый воздух, высокаяскорость, и хотя в наглухо задраенной коробке воздух генерирует сложная система,но мелькающие по обе стороны дома заставили сердце стучать чаще, кровь донеслакислород наконец-то и до мозга, боль отступила, я ощутил себя лучше, сразувспомнил, что в кабинете осталась куча срочных дел, но автомобиль уже вырулилна Рублевское шоссе, все набирал и набирал скорость, только впереди и позадинеслись темные, похожие на торпеды машины сопровождения да похожие насредневековых рыцарей мотоциклисты.

Слева начала обходить черная, как ночь, «Волга», стеклатонированные до космической тьмы, стремительные обводы. Мой шофер непритормаживал, но машина обошла с легкостью, а когда мы оказались впереди, яневольно отметил, что номер у нее тот же, что и на моей. Это называетсякаруселькой, когда несколько одинаковых лимузинов меняются местами, на случайесли кто-то успел сказать, что президент едет по этому шоссе во второй машине.

Я посматривал в окно, в пульсирующую болью голову пришламысль, обдумал неспешно, сказал:

– Геннадий, на втором повороте сверни.

Шофер не удивился, только спросил коротко:

– К Карелину?

– Все-то знаешь, – сказал я. – Расстреливатьпора.

Он широко улыбнулся:

– Не получится!

– Почему?

– Вы ж демократ, Дмитрий Дмитриевич! Для вас презумпцияневинности – все.

Как и многие из окружения моих служб, «демократ» он произнестак, что ясно слышится «дерьмократ», простые люди презирают мягкотелуюинтеллигенцию, им бы видеть трон, а на нем царя, и не обязательно царя-батюшку,в народе как раз наибольшим уважением пользовались деспоты вроде Ивана Грозногода Петра Великого, а от времен Петра из всей череды царей и генсековпо-прежнему чтут только Сталина, к остальным отношение презрительное,насмешливое, даже анекдоты оплевывающие, в то время как о Сталине нет ни одного– ни одного! – неуважительного анекдота.

Березовая роща сдвинулась, открылся зеленый простор, дальшестена темного леса, и там, наполовину утопая среди высоких деревьев, –блистающий белым камнем особняк, двухэтажный, барски просторный, с мансардой ипристройками, отсюда праздничный, как игрушка, а когда подъехали ближе, ощущениепраздничности только усилилось: перед домом изумрудно-зеленая трава, короткопостриженная, молодая, энергичная, веселая, два огромных дерева с просторнымстолом в тени ветвей, четыре легких кресла…

Мы приблизились к воротам вплотную, те дрогнули и раздвинулись.Шофер засмеялся:

– То ли ждут вас, Дмитрий Дмитриевич, то ли у вас здесьпостоянный допуск!

– Хотелось бы иметь постоянный, – ответил я.

Он осторожно повел машину по узкой дорожке в сторону дома.

– А что, могут не дать?

– Генрих Артемович всегда строг, – поясниля. – Для него я все еще ученик. А какую должность занимаю, ему до старойдискеты.

У крыльца остановились, шофер вышел и открыл дверцу. Явыбрался, с удовольствием вдохнул. Здесь воздух, чистый и свежий, а там, откудамы прибыли, всего-навсего пригодная для дыхания смесь атмосферы с выхлопнымигазами.

Двери распахнулись, Карелин вышел в легкой рубашке,расстегнутой до пояса, и без того короткие рукава закачены донекуда, ноблестящие на солнце темные плечи выглядят здоровыми, сильными. Мощная поросльседых волос на груди заставила бы гориллу зарычать от зависти. Карелинулыбался, щурился, хотя солнце уже заходит, явно сидел в полутьме перед компом.Это знакомо, когда садишься днем, а потом постепенно темнеет, темнеет, уже иклавиатуру не видишь, но встать зажечь лампу лень…

– Здравствуйте, Генрих Артемович, – сказал яцеремонно. – Как здоровье Лины Алексеевны?

Он отмахнулся:

– Поливает цветы. Прочла в журнале, что поливать можнотолько на заходе солнца.

– Вот так все еще узнаем новое…

Мы не стали обмениваться рукопожатием, да и никогда необменивались, он уже был профессором, когда я зеленым аспирантом пришел к немуна кафедру, сейчас он покровительственно обнял меня за плечи, с его ростом этозапросто, повел меня в прохладу холла. Я оглянулся:

– А как насчет посидеть за тем столом?

Он остановился, в глазах понимание и сочувствие.

– Что, насиделся в кабинете?

– Еще как.

– Тогда на веранду? Там солнце только с утра.

Иногда, сбиваясь, он обращается ко мне на «ты», ведь я егоученик, его аспирант, тут же спохватывался, все-таки в гостях президент страны,переходил на вежливое «вы», но в остальном оставался все тем же добродушныммэтром, крупнейшим геополитиком, в те давние времена и названия такого несуществовало, а геополитиком он уже был, публиковал работы, подвергалсягонениям, но эти же работы приносили с Запада огромные по тем временамгонорары, эти хоромы построил еще на закате Советской власти, здесь и жил,выезжая на кафедру только в случае крайней необходимости.

Худой, жилистый, родом из бедной семьи, вынужденный сраннего детства трудиться с утра и до ночи, он пронес эту привычку через всюжизнь и сейчас, в свои семьдесят пять, уже обеспеченный выше крыши, увенчанныйзваниями и должностями, оставался таким же трудоголиком, как и в молодости.Лицо его, обтянутое сухой кожей, почти без морщин, глаза горят, как факелы,иногда мне казалось, что внутри Генриха Артемовича полыхает светильник, слышендаже запах не то сандала, не то еще чего-то пахучего, древнего, надежного.

Солнце соскользнуло с моих плеч, воздух сразу показалсяпрохладнее и свежее, будто здесь в тени совсем другой состав. Карелин опустилсяв кресло, оно жалобно пискнуло под его громадным весом.

Из-за дома торопливо вышла цветущая женщина в ярком цветномсарафане. Закатное солнце блестело на оголенных плечах, гладких, как яйцадинозавров, такие же солнечные зайчики отражались от широкого улыбающегосялица. Она торопилась в нашу сторону, руки спешно комкают передник, по самыелокти в зеленоватых брызгах, Лина Алексеевна не только поливала, но, похоже, ивоевала с сорняками. На мгновение она скрылась в пристройке, а через пару минутуже поднималась к нам на веранду с плетеной корзинкой в руках, черноволосая, ссильной проседью, с черными бровями вразлет и блестящими трагическими глазами.Над ее головой порхали две красные с коричневым бабочки. Двигалась она легко,как Анна Каренина, имея такое же пышное тело, а дерзкой яркой внешностьюнапомнила цыганок, но не базарных, а вольных, таборных, которых знаем только пофильмам и операм.