Путь длиной в сто шагов - Ричард Ч. Мораис

В ту ночь мне снилось, будто я веду поезд и радостно даю свистки. Паровоз катил между потрясающими, укрытыми снегом горами, везя меня по миру, который оказывался богаче моих самых смелых мечтаний, и я был вне себя от радости оттого, что никогда не знал заранее, какой новый вид откроется передо мной, когда я выберусь на свет из очередного туннеля.

Я не знал, что означает этот сон, но ощущение хода поезда не покидало меня, и на следующее утро в мгновение ока я оказался на Хай-cтрит. Фирма «Батика-чипс» была одним из двух саутхоллских производителей сластей; окна ее офиса были заставлены медом, фисташками и тертым кокосом. Я вошел. Звякнул дверной колокольчик. В магазине пахло банановыми чипсами. Стоявшая передо мной крупная женщина заказывала несколько фунтов галум-джамун, шариков, зажаренных во фритюре и пропитанных сиропом. Когда она ушла, я подал через прилавок розовое объявление, сорванное с передвижного киоска «Перекресток Джалеби», и робко объявил, что хотел бы поступить на это место.

– Слабоват, – сказал небритый пекарь в белом халате, даже не глядя на меня и продолжая выкладывать в коробку миндальные рогалики.

– Я буду очень стараться. Смотрите. Ноги сильные.

Продавец сластей покачал головой, и я понял, что собеседование окончено и говорить больше не о чем. Но я не сдавался. Даже не шелохнулся. И в конце концов ко мне вышла жена продавца и пощупала мою тонкую руку. От нее пахло мукой и карри.

– Ахмед, сойдет, – сказала она. – Но плати ему поменьше.

И вот вскоре я, уже одетый в униформу «Батика-чипс», катил свой киоск «Перекресток Джалеби» по Бродвей Хай-стрит, продавая липкие спиральки джалеби детям, их бабушкам и дедушкам.

За эту работу мне платили по три фунта десять пенсов в час. Я делал домашнее жидкое тесто из сгущенного молока и муки, процеживал его сквозь марлю, а потом выдавливал бесконечные петли из этого теста прямо в кипящее масло – спиралевидные петли, вроде прецлей. Когда они были готовы, я выбирал золотистые джалеби шумовкой из чана с кипящим маслом, обмакивал их в сироп и аккуратно заворачивал липкие сласти в вощеную бумагу, а потом передавал их в протянутые ко мне руки, забирая по восемьдесят пенсов за штуку.

До сих пор я ощущаю радость, поднимавшуюся во мне при звуках бурлящего масла и моего собственного, уже по-мужски низкого голоса, зазывавшего покупателей; радость, пробуждавшуюся от запаха сиропа и прикосновения прохладной вощеной бумаги к моим рукам, покрытым шрамами от раскаленного жира. Иногда я откатывал киоск к «Квик-фит», а иногда, если мне хотелось, ставил его перед салоном причесок «Гармония». Это давало ощущение такой свободы! И я всегда буду благодарен Англии за то, что она помогла мне понять, что мое место в мире именно здесь – у котла с кипящим маслом.

Наш отъезд был так же внезапен, как и приезд двумя годами ранее.

Вольно или невольно, но именно я стал причиной нашего спешного отъезда из Британии.

Все случилось из-за женщины. Опять.

Я тосковал по Нипиан-Cи-роуд, по ресторану и по маме. В тот вечер я, снедаемый все той же тоской, прокрался один на задний двор, чтобы покурить. Вдруг я ощутил у себя на затылке прохладную руку.

– Что с тобой, Гассан?

Было темно, и я не мог видеть ее лица.

Но я смог различить запах масла пачули.

Голос кузины Азизы был тих; не знаю почему, но меня тронуло то, как нежно она произнесла эти слова.

Я ничего не мог с собой поделать. По лицу у меня катились слезы.

– Хочу, чтобы все было как раньше.

Я всхлипнул и вытер нос рукавом.

Пальцы Азизы нежно перебирали мои волосы.

– Бедный мальчик, – прошептала она, приблизив губы к самому моему уху. – Бедняжка.

И вот мы уже целовались глубокими жаркими поцелуями, тиская друг друга сквозь одежду. В голове у меня вертелась одна мысль: «Прекрасно, черт подери! В кои-то веки тебе опять по-настоящему понравилась девчонка – и на этот раз это твоя, как назло, сестра!»

– Ох!

Мы подняли глаза.

В стекло двери молотила тетя, рот ее опять весь перекосило, как будто она наелась горьких лимонов.

– Аббас! – верещала тетя за стеклом. – Скорее! Тут Гассан и эта потаскушка!

– Вот дерьмо, – сказала Азиза.

Через два дня Азиза уже летела в Дели; все отношения между нашей семьей и семьей дяди Сэми были разорваны. Папа получил счет за ремонт, будто бы произведенный дядей Сэми. Был большой скандал, слезы, даже оплеухи, а также бесконечные попытки родственников с папиной и маминой стороны переорать друг друга прямо на улицах Саутхолла. Весь этот шум наконец вывел отца из его глубокого оцепенения. Он сбросил плед и в первый раз по-настоящему осмотрелся в саутхоллском доме и увидел, что с нами стало. Через несколько дней перед домом уже стояли три подержанных «мерседеса», красный, белый и черный – совсем как телефоны у торговца рыбой Анвара.

– Вперед, – сказал он. – Пора!

Мухтар отпраздновал наш отъезд из Англии тем, что его тут же вырвало нежными креветками и пастой на пароме, отходившем в Кале. А там уже началось настоящее путешествие. Наш караван «мерседесов» проехал по Бельгии, Голландии, заехал в Германию, потом быстро прошел по Австрии, Италии, Швейцарии, а затем извилистые горные дороги привели нас обратно во Францию.

Продуктовый зал гастронома «Харродс» потряс папу до глубины души. Остро сознавая теперь, что ему известно далеко не все, он решил посмотреть на мир, что, по его мнению, попросту означало систематически есть все, что ни попадалось ему на пути во время путешествия, пробуя все местные блюда, которые были для него новыми и предположительно вкусными. Мы ели мидий с пивом в барах Бельгии, жаркое из гуся с красной капустой в темном немецком подвальчике, оленину в Австрии, поленту в Доломитах, белое вино и сига, озерную рыбу с множеством мелких косточек, в Швейцарии.

После тоски Саутхолла те первые недели в Европе были как первая ложечка крем-брюле. Особенно хорошо я помню, как мы кружили по золотой от августовского солнца Тоскане и, въехав в Кортону, подкатили к горчичного цвета пансиону на склоне заросшей кустарником горы.

Прибыв в этот средневековый город на склоне холма, мы вскоре случайно обнаружили, что как раз в те дни местные жители проводили ежегодный фестиваль белых грибов. Солнце садилось над долиной и Тразименским озером, и папа, выстроив нас гуськом, повел всех в парк Кортоны, кипарисовая аллея которого была увешана праздничными гирляндами и заставлена деревянными столами, украшенными полевыми цветами в банках из-под варенья.

Праздник был в самом разгаре. Там наигрывали тарантеллу на кларнете и маленьком барабане и несколько пожилых пар плясали на деревянной платформе. Похоже было, что весь город вышел на улицы, толпы детей с воплями требовали сахарной ваты и жареного миндаля, но нам все-таки удалось занять деревянный столик под каштаном. Вокруг нас продолжали толпиться местные жители, настоящий вихрь бабушек, дедушек и детских колясок, все смеялись, жестикулировали и болтали.