Суд над победителем - Олег Курылев

— Да что б они там треснули! — взорвался Алекс. — Скажи Висбю и напомни, что раненым очень плохо, а один вот-вот отдаст концы.

— Просят дать пеленг…

Шеллен перегнулся в кабину и щелкнул каким-то рычажком.

— Запикало? — спросил он. — Ну и отлично, продолжай слушать.

Через пару минут швед радостно сообщил, что их засекли и велели ждать помощь. Толпа возликовала. Кто-то закричал: «Да здравствует Швеция!» — а несколько человек бросились к превращенному в лазарет аэродромному бараку, чтобы сообщить радостную весть больным и раненым.

— Только бы погода опять не подвела, — сказал кто-то, и все принялись осматривать горизонт, который снова затягивали облака.

Алекс с Гроппнером отошли подальше от остальных и уселись, привалившись к большому, покрытому высохшим мхом валуну.

— Как ты-то оказался в этой компании? — спросил Шеллен. — С твоим зрением?

— Очень просто — меня мобилизовали в почтовую службу. Там сейчас все нижние чины из нестроевиков. С ноября работал в Данциге на сортировке армейской почты, потом, когда началась эвакуация, надеялся, что и нашу службу вывезут. Но не тут-то было. Нас даже не пропускали в порт. Одного моего сослуживца расстреляли эсэсовцы: он раздобыл билет на пароход, отходящий из Пиллау, отдав все свои деньги, как оказалось потом, за фальшивку, да еще пробрался в порт по чужим документам. Нам потом сообщили об этом случае и велели ждать, мол, вывезут и вас, когда поступит команда.

Но 25 марта из Данцига ушел последний транспорт, а 30-го в город въехали русские танки. Меня и еще нескольких женщин прямо на набережной подобрали моряки. Представляешь, они на торпедном катере зашли по Мотлаве чуть ли не в самый центр города. Чтобы сбить противника с толку, они сняли с флагштоков имперские военные флаги, привязав вместо них простыни, а во время прорыва к бухте включили сирену и прожекторы. К этому времени как раз уже стемнело. На фоне пожарищ по мостам ползли силуэты танков, а мы, под дикое завывание сирены, проносились под ними. Вырвались в бухту, в поисках топлива дошли до Готенхафена. Оказалось, что там наши прямо на фарватере затопили «Гнейзенау», перегородив проход.

Но все обошлось — подвернулся какой-то тральщик, из топливных танков которого наши моряки слили остатки нефти. В кромешной тьме, без фонарей и флагов поперли в открытое море. Правда, повезли они нас не в сторону Германии, а наоборот, еще дальше на север, к Либаве, — по слухам, у капитана катера там осталась семья. Перед самым рассветом прошли через канал в Либавское озеро. В общем, прибился я в итоге к артиллеристам, державшим оборону тамошней крепости. Вернее сказать, это были торчавшие из воды развалины. К нам еще присоединилась пара моряков, этот вот швед, который с поломанной ногой, и несколько латышей-добровольцев. Отец одного из них — местный рыбак, — чтобы спасти сына, вызвался вывести из озера свой старый хойер (так, кажется, называлась его посудина), а мы должны были раздобыть бензин и ждать его ночью у второго моста через канал. Было это 5 апреля.

При мысли о новом морском круизе, да еще на беспалубной деревянной лодке без кают и трюмов, я по первости впал в отчаяние. Потом, рассудив, что умереть в море все же романтичнее, нежели сгнить заживо в Сибири, взял себя в руки. Хотя, знаешь, Алекс, если бы я знал тогда, что нас ждет впереди, наверное, все же предпочел бы Сибирь.

«Досталось парню, — подумал Шеллен, глядя на ссутулившегося Гроппнера. — Романтик хренов».

— Поначалу все складывалось удачно, — продолжал тот. — По-тихому выбравшись из разрушенной еще в ту войну крепости, мы распределили между собой канистры с бензином и, разбившись на группы, пробрались к мосту. Там укрылись в кустах шиповника в находившемся поблизости церковном дворике. Мы не знали в наших ли еще руках была эта часть города, так что опасность на данном этапе исходила больше от эсэсовских патрулей, нежели от русских снарядов. Но сейчас мне кажется, что этих патрулей уже не было. Ну вот… Латыш подогнал свою посудину, как и договаривались, правда, чтобы пройти под мостами, ему пришлось спилить мачту. Русские как раз начали беспокоящий обстрел, и мы — сорок пять человек — под шумок загрузились на борт лодки. От воды до верха бортов осталось не больше пятнадцати сантиметров, и, как она сразу не пошла ко дну, мне непонятно до сих пор. Хозяин лодки сошел на берег (у него в городе оставалась жена и еще несколько детей), попрощался с сыном и сказал, что нам нужно держать курс 275 и тогда миль через семьдесят мы достигнем шведских территориальных вод. А там вроде как будет проще, поскольку ни русские, ни немцы туда не суются из-за опасности подорваться на шведских минах. А еще миль пятнадцать — и Готланд. Казалось бы, не так и много.

Ну во-от. Мы завели мотор и вышли из канала под покровом дымовых шлейфов, тянувшихся от центра города. Взяли курс на запад прямиком через минные поля. Надеялись, что магнитные взрыватели побрезгуют нашей деревяшкой. Тем не менее три человека посменно стояли на носу и по бокам с длинными шестами, чтобы отталкивать от бортов все, что бы к ним ни приблизилось. А так как ночь выдалась совершенно непроглядной, несколько других светили на воду фонариками. На наше счастье, ветра почти не было. И хоть крейсерская скорость хойера не превышала трех узлов, к полудню 7 апреля мы рассчитывали достичь шведского Готланда… Алекс, ты спишь?

— Я слушаю с закрытыми глазами. Продолжай, — ответил Алекс.

— Ладно, спи, а я все равно буду рассказывать. В общем, через пару часов напряжение спало. Кто дремал, кто вполголоса переговаривался. Лейтенант — наш командир — стал расспрашивать шведа Магнуса про Швецию, мол, как там вообще и можно ли, женившись на шведке, получить ихнее гражданство. Ты знаешь, Алекс, оказывается, у них только совсем недавно, буквально лет сорок назад, ввели закон, обязавший каждого иметь фамилию. До этого простолюдинам она не полагалась. Новорожденному давали только имя и прозвище, почти как у индейцев. Как тебе такое: Карл Еловая Шишка или Шарлотта Белая Береза…

— Шарлотта? — открыл глаза Шеллен. — Ах да… продолжай… я внимательно слушаю… Карл Еловая Шишка… а что, мне нравится.

Гроппнер посмотрел на товарища, улыбнулся и, привалившись к валуну, тоже прикрыл глаза.

— На следующий день, часов около двух, нашей идиллии пришел конец. В небе появились два самолета со звездами на крыльях. Сначала мы подумали, что они нас не заметят, но те пошли на разворот. Один потом все же улетел, а второй, сделав еще один круг, стал пикировать. Он выпустил всего одну очередь, облетел нас еще раз и тоже скрылся. Мы догадались, что русские возвращались с охоты с расстрелянными боекомплектами. В противном случае наша посудина была бы разобрана ими на щепки.

Я в тот момент как раз пробирался на нос, где у нас из ведра с крышкой был оборудован гальюн. Пули шлепнулись рядом со мной. Они прилетели одним густым роем и разом вонзились в доски, в человеческие кости и мясо. Я успел только присесть, схватившись за чьи-то плечи, как все закончилось… а, вернее сказать, началось. Крики, стоны, хрипы. Кто-то запаниковал. Лейтенант пообещал пристрелить каждого, если тот не ранен, но станет орать не по делу. В общем, принялись растаскивать всех, кого зацепило. Легкораненых — ближе к носу, тяжелых — к центру. Троих пришлось спустить за борт. Это были наши первые потери и среди них, представь, тот самый парень — латыш, папаша которого пожертвовал для нас своей лодкой. Одна из пуль попала ему прямо в лицо, когда он запрокинул голову, глядя на самолет. Четверо были серьезно ранены, а в бортах и днище мы насчитали тринадцать дырок, через которые фонтанами хлестала вода. На этот случай у нас были припасены два топора, гвозди, дощечки, куски брезента и большой полотняный чехол от «мерседеса». Так что пробоины мы быстро заделали. А тут как раз море покрылось дымкой, которая нас определенно спасла — в тот день мы, как минимум, трижды слышали шум пролетающих самолетов.