Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— Их тут навалом. Могу показать, если хотите.

— Нет, не надо! — профессор замахал руками. — Не надо! Ты пойми, Вадичек: японцы построили мне золотую клетку. Раньше у меня была клетка железная, а теперь у меня клетка золотая. И я не желаю слышать про них ничего плохого! Пусть живут, как им нравится.

— Конечно, — согласился я. — Наше дело сторона.

Рауль Абрамович опять мелко покивал, поболтал ложкой в стакане, помолчал. Потом досадливо крякнул и взволнованно заговорил:

— Но он все-таки прав, зараза! Мы все тут деградируем, с этим не поспоришь. С кем тут общаться? Совершенно не с кем. Золотая клетка… Вот я и общаюсь с Федькой. Водку с ним пью… Стал бы я в Ленинграде пить с Федькой водку?.. Тебе вот хорошо, ты язык выучил, можешь с японцами пить…

— Так возьмите и тоже выучите!

— Я уже старенький. У меня стимула нет. Но я не о том. Ты посмотри: вот Федька. Он хам, демагог, сволочь, фашист, все такое… Он едва ли не антисемит! Но при всем том он же блестяще образован! Он знает такие вещи, о которых я и не слышал. И еще он, паразит, просто умный! Его послушать бывает интересно. Ты согласен, Вадичек? Согласен, что Федя блестяще образован?

— Козел он по жизни, ваш Федя, — сказал я.

Рауль Абрамович вздохнул.

— У тебя все просто… У тебя все козлы… А я вот не пойму, как это может соединяться. Такой головастый мужик — и на тебе…

— Так ведь мортидо, Рауль Абрамыч… Сами же говорили.

— Да, мортидо… А кроме того, — профессор многозначительно поднял кверху палец, — кроме того, он не любит музыки. Совсем не слушает Иогана Штрауса!

— Так это и есть «козел по жизни».

— Ну вот. Слава богу, разобрались. Я теперь пойду. С вами как свяжешься, так и не заметишь, что рабочий день прошел. Тебя до дому подвезти?

— Я на машине.

— Ну, спасибо за чай.

Взявшись за ручку двери, он вдруг остановился, мелодично просвистел пару фраз из «Цыганского барона», ободряюще подмигнул — и только после этого вышел.

Не успел я поставить стаканы в раковину, как снова вломился Федька. На нем была отороченная мехом куртка и лыжная шапка с помпоном.

— Кончай фигней страдать! — скомандовал он. — Поехали домой.

— Я еще поработаю, — сказал я.

— А безлошадным пешком идти, да?

— Подсядь к кому-нибудь другому. Ты вчера как добирался?

— Вчера меня Абрамыч подвез. Теперь — сам понимаешь… Поехали, у меня дома кино посмотрим. «Полицейская академия два».

— Нет, Федор. Мне тут кой-чего надо закончить.

Он погрозил мне пальцем.

— Если я по дороге упаду в сугроб и замерзну, ты будешь виноват.

Выходя в коридор, он вдруг просунул обратно голову и добавил:

— И Абрамыч тоже будет виноват!

Я запер за ним дверь и выключил свет. Вокруг был сумрак и тишина. Лишь тихонько жужжал компьютер. Я опустился на пол.

Встал на лопатки.

Потом сделал «кобру».

После «кобры» — «крокодила».

Затем левую и правую извивку.

Посидел в «лотосе». В тронной позе. На пятках.

Встал на голову. Постоял. Прислушался. Храпа не было.

Успокоенный, я лег в позу трупа и попытался максимально расслабиться.

Но задача оказалась непростой. Очень мешали навязчивые глюки.

Вокруг меня летали ощеренные пулеметами «Боинги». В них сидели бородатые старообрядцы в телогрейках от Кардена. С криками «алох ин коп!» они бомбили меня ананасами и окорочками. Выливали мне на голову цистерны оливкового масла и баварского пива. Исповедовали меня и причащали. Я не успевал от них уворачиваться.

Потом зазвонил телефон. Я разогнал глюки и вскочил на ноги. Меня шатало.

В голове не смолкали авиамоторы.

— Вадичек! — донесся из трубки федькин голос. — Ответь мне на один вопрос, только честно. Когда Рауль Абрамович сказал тебе, что я блестяще образован, что ты сказал ему в ответ?

Трубка замолчала и ждала. Увиливать было бессмысленно.

— Федор! — начал я. — Скажу тебе честно. Я ответил ему в том духе, что ты козел по жизни. Я даже скажу, почему я так ответил. Я ответил так потому, что малодушно хотел утвердиться за твой счет и насытить свое мортидо. Тебя устроит такая формулировка?

Федька выразительно помолчал секунд пять. Потом сказал:

— Мы еще вернемся к этому вопросу.

И положил трубку.

Я ткнул в рычаг и набрал номер профессора Лишайникова.

— Хэллоу! — сказал профессор.

— Рауль Абрамович! — сказал я. — Вы зачем меня заложили?

— Ха! — сказал Рауль Абрамович. — Я тебе расскажу. Я еду домой и смотрю: идет Федя. Я остановился и говорю: вот, Федя, мы с тобой все спорим, ругаемся — но я признаю, что ты блестяще образован, и я даже сказал об этом Вадику.

Федя говорит: а Вадик что сказал? Наверное, сказал, что Федя — козел по жизни? Я говорю: ха-ха! — да, так и сказал.

— Вы его хоть подвезли?

— Конечно. Вот он сидит напротив меня, коньяк пьет. Передает тебе привет. Давай, тоже приезжай, у нас еще много.

— Извините, — сказал я. — Сегодня нет такой возможности. В другой раз.

— Жаль, — донеслось из трубки. — А то был бы третьим…

Он вздохнул и замолчал. На заднем плане послышались отрывистые звуки «Польки-пиццикато».

Будто кто-то водил стеклянной палочкой по золотым прутьям.

Никогда не забуду потрясения, раз испытанного мною в Токио, когда я зашел в музыкальный магазин за губной гармошкой ми-мажор.

Вас не интересует губная гармошка ми-мажор?

Нет? А канифоль для смычка?

Ну, ничего. Сходите туда просто так. Это в Акихабаре. Найти легко: у входа на козырьке сидит облупленная статуя в ковбойской шляпе, бьет по струнам и болтает механической ногой. Поднимитесь на четвертый этаж и остановитесь перед стендом «Народные щипковые инструменты».

Окиньте его взглядом. Тут вам вся щипковая география — от Огненной Земли и до Таймыра. Даже удивительно, до чего совпадают потребности всякого земного племени — вырезать из дерева что-нибудь пофигурнее, натянуть тугие жилы, а потом за них дергать, издавая звук.

Тут вам и лютня с мандолиной, похожие на две половинки страусиного яйца. Тут вам и банджо, словно сделанное из барабана. Тут и толстый, чеснокоподобный ситар с оттопыренной задницей. И окинавский сансин, обтянутый кожей змеи. И гавайское укулеле, и бандура, и цитра — и вообще все, на что только смогла сподобиться фантазия народов мира.