Граф Рысев - Лёха

Всё, решено. Как только дед вернётся, поговорю с ним, и, если он подтвердит опасения егеря, то я тут же ему про свой план расскажу. Ну, а пока пойду, пожалуй, закончу портрет, а то неловко дарить неоконченным.

Глава 8

На этот раз я не отключался, а старался рисовать вдумчиво. Правда, в конце концов я снова впал в некий транс, вынырнув из которого увидел, что портрет готов. Портить его красками я не собирался. Как не собирался снимать с мольберта. Пускай себе висит. Для других набросков у меня куча чистых блокнотов имеется, и в карандашах дед вроде не ограничивал.

Посмотрев на часы, убедился, что глаза меня не обманывают и на улице темнеет не от того, что стало пасмурно, а от того, что наступил вечер. Ничего себе, сколько же я рисовал? Неудивительно, что поджилки трясутся. И глаза слипаются. Сев на кровать, прислушался к ощущениям.

Голова побаливала. Не болела, а именно побаливала, отдаваясь пульсацией в затылке. В голове роились обрывки мыслей, словно я случайно разворошил огромный в человеческий рост муравейник. Они наскакивали друг на друга, стремясь занять место покозырней, чтобы вылезти в итоге наружу и таким образом заявить о себе. А, может быть, это и не мысли вовсе, а музы. Шутка ли, столько времени у мольберта простоять. Нет, без муз здесь точно не обошлось. Я откинулся на спину и пошевелил голыми пальцами на ногах.

Как оказалось, процесс творения не шёл при таких низменных вещах, как носки. Ботинки я ещё в холле снял, когда со стрельбища в дом зашёл, под удивленными взглядами прислуги. Тапочки не нашёл, вот и приходилось ходить в носках. Правда, на меня смотрели так, словно я гораздо сильнее головой повредился, чем на самом деле. Мне же было фиолетово, как на меня смотрят. Я художник, я так хочу. Скорее всего, именно поэтому Тихон егерей в гостиной не оставил, да разуться заставил, прежде, чем в дом войти. Мало того, они пока меня ждали, портянки поменяли. Во как молодого графа уважают.

Незаметно для себя, под трескотню своих муз, я начал засыпать. Сволочи они всё-таки, нет, чтобы память подтолкнуть в нужном направлении, заставляют о егерских портянках думать…

Молодой совсем охотник, не старше меня самого, в щегольском костюме подошёл к мёртвой рыси.

— Эта тварь Аркашку с Марком порвала, — и он сплюнул на землю и протянул ещё дымящийся ствол в сторону. Ствол кто-то забрал, но вот кто это был, я так и не разглядел. Зато с уверенностью мог сказать, что это и был убийца матери Фыры.

— А еще Хому с Юркой… — начал стоящий возле щеголя мужик в треухе.

— Плевать на них, — грубый голос с проскальзывающими визгливыми нотками, раздавался откуда-то сбоку, но его обладателя я не видел. — А вот то, что эта тварь вонючая порвала молодых баронов, вот это трагедия!

— Пасть закрой, — я говорил так, словно знал того, к кому обращаюсь, словно мне не нужно на него смотреть, чтобы представить его рожу. — Вы все ответите за это преступление. Вы сдохните и будете молить нас, чтобы сдохнуть быстро, вы…

Перед глазами всё поплыло и на первый план выступили совсем другие лица, которые я с трудом различал сквозь пелену бурана и темноту ночи.

Выстрел, такой громкий, что на мгновение оглох, резкая страшная боль в затылке, и я падаю… падаю… и в наступающей темноте слышу отчаянный вопль.

— Ты что наделал, идиота кусок? Ты мента завалил! Валим отсюда!

Бах!

— Твою мать, — простонал я, поднимаясь с пола. Надо же, метался на кровати, похоже, и свалился. Но, что я только что видел? И что эти черти про мента орали? Я что мент? А мент — это… Что-то типа жандарма, — подсказало мне подсознание. Они что совсем с головой не дружат? Как можно графа принять за жандарма? Мы же прямо как братья-близнецы, не отличишь одного от другого.

Закрыв глаза, попробовал вызвать образ той четверки, которую только что видел. Хоть изображение и плыло, но всё же было достаточно отчетливым, чтобы рассмотреть детали. А ещё я только сейчас понял, что первая картинка была черно-белой, с большим количеством серого. Словно я смотрел на того щеголя и мужика в треухе, использовав рысинное зрение.

Не вставая с пола, я подполз к тумбочке и вытащил блокнот и карандаши. На тумбочке стояла лампа, которая сама загорелась мягким светом, как только в комнате стемнело. Я присмотрелся и увидел крошечные макры, почти такие же крохи, какими ружья заряжали, которые и заставляли светиться всю эту конструкцию. Быстро разобравшись, как сделать свет поярче, я уселся прямо на полу, опираясь спиной на кровать, и принялся рисовать, пока лица из сна не исчезли из памяти.

Руки прекрасно знали, что делали. Вот только эти портреты сильно отличались от других. Даже от портретов девушек из другого блокнота. Нет, с технической точки зрения все линии были безупречны, вот только им чего-то явно не хватало. Словно тот удар по голове погасил некую искру, которая заставляла вкладывать в рисунки душу, делая их почти живыми. Здесь же были просто изображения. Похожие на оригиналы, не спорю, но, даже я видел, что это не то.

Хотя, возможно, я слишком строг к себе, и одно дело рисовать обольстительных нимф, а другое мерзких подонков, которые меня едва к праотцам не отправили? Не знаю, вот в Академию вернусь, там профессора разберутся. Хотя я до сих пор не понял, какие могут быть профессора у художников?

Выскочив в коридор, я натолкнулся на Тихона, который в это время ставил под дверь мои ботинки. Ботинки были вычищены так, что в них при желании можно было как в зеркало посмотреться.

— Проснулись, ваше сиятельство? — денщик тут же выпрямился.

— А что, не похоже? — я подозрительно посмотрел на него. — Вот только не говори мне, что я в добавок ко всему страдаю лунатизмом и ночью брожу по дому, периодически укладываясь в чужие постели?

— Ну, насчет лунатизма мне неведомо, я всё же не целитель. А вот из чужих постелей приходилось мне вас, ваше сиятельство вытаскивать. Так что, может и правы вы, Евгений Фёдорович, и не похоть вас туда заводила, а этот лунатизм, будь он неладен. — Тихон вздохнул, а потом посмотрел на мои голые ноги и совсем по бабьи всплеснул руками. — Вы бы обулись уже, ваше сиятельство. Ну в чём смысл босиком по дому шастать? Ещё отморозите что-нибудь шибко важное для лунатизма, что делать-то будем? Оно ведь не только для лунатизму, а ещё и для того, чтобы наследники родились, дюже нужное.

— Тихон, ты когда-нибудь договоришься, — пригрозил я ему, но ботинки схватил и скрылся в комнате, чтобы нормально обуться, предварительно чистые носки из шкафа вытащив.

Денщик не стал меня ждать в коридоре, а приоткрыл дверь и заглянул в спальню.

— Может вам что-нибудь нужно, ваша светлость? — спросил он.

— Граф вернулся? — я завязал ботинок и разогнулся.

Что-то спину кольнуло, а ведь я всего-то шнурки завязывал. Нет, так дело не пойдет. Надо что-то с этим делать. Хоть зарядку по утрам. А-то похоже, у меня единственными физическими упражнениями были те самые постельные, про которые Тихон говорил.

— Только что машину в гараж загнали, сейчас его сиятельство немного освежится, и можно к ужину спускаться. — Тут же ответил Тихон.

— Так, а егерей можешь позвать? Всех не надо, только Захара и того старика, который про бурную молодость графа рассказывал. Стыдно признаться, но я не знаю, как его зовут.

— Иван его зовут. — Тут же отрапортовал Тихон. — А зачем они вам, ваше сиятельство? Что-то непонятное осталось в их работе?

— Нет, всё понятно. Просто, я задремал и мне сон приснился… Вот, может ты их знаешь? — И я протянул ему портреты.

Тихон долго рассматривал рисунки. Потом протянул мне два, этих я видел последними, как раз тогда, когда не слишком понятная фраза прозвучала.

— Вот этих вообще не знаю, и не видел ни разу. Не местные это. Может быть, кто-то из гостей?

— Может быть, — я пожал плечами. Ну откуда мне знать, кто там у этих баранов, пардон, баронов гостит? — Этих ты не знаешь, а остальных?

— Вот это Колька, старший егерь Свинцовский, — Тихон протянул мне портрет того самого мужика. — А вот этого, то ли где-то видел… нет, не помню. Скорее всего, где-то в городе встречал.