Белая Башня (Хроники Паэтты) - Александр Федоров

И мать с сестрой продолжали заливаться умильными слезами, не видя очевидных белых ниток в рассказанной им истории, как то, например, что кровоподтёки Бина не выглядели так, будто его побили совсем недавно, или что он весь вымазан не жирной чёрной грязью, коей полны улицы Складского квартала, а покрыт светлой дорожной пылью, которую можно найти только в пригородах. Ну а синяк на шее Бин легко объяснил удавкой, накинутой на него одним из бандитов, хотя ширина следа могла бы ввести в недоумение любого здравомыслящего человека, ведь было сложно себе представить, что кто-то разгуливает по городу с доброй верёвкой вместо удавки. Да, было видно, что в этой семье Бина просто обожают.

– Ах ты, Арионн Всемогущий! – вдруг спохватилась госпожа Танисти. – Моё сало! – и она со скоростью, которую трудно было ожидать в столь объёмном теле, вылетела на кухню.

Через секунду там послышался железный грохот, будто кто-то сгоряча ухватился за раскалённую сковороду, и тут же выронил её. Вслед за грохотом послышались сдавленные ругательства, где слова «Гуррово отродье» были, пожалуй, самими безобидными. А ещё через несколько секунд появилась сама виновница всего этого переполоха, держащаяся пальцами правой руки за мочку уха.

– Наше сало… – только и смогла она вымолвить, после чего горько разрыдалась.

– Ничего, матушка, позавтракаем хлебом! – бросились утешать мать Бин и Нара.

– Я целую трёшку7 потратила на это сало! – причитала госпожа Танисти, утирая лицо рукавом.

Единственная, кто был рад такому исходу событий, была, конечно же, наша лирра. Однако она успешно скрывала свою радость под скорбной маской. Выждав небольшой промежуток тишины между громкими всхлипами почтенной женщины, Мэйлинн произнесла:

– Если дорогие хозяева не побрезгуют, я бы предложила вам своей еды.

Всхлипы прекратились как по мановению волшебной палочки. Все трое уставились на Мэйлинн. Затем Бин как-то покраснел, точнее, пошёл какими-то красными пятнами, и сказал:

– Спасибо тебе, конечно, но мы уж как-нибудь сами…

– Не говори ерунды, Бин, – вспомнила свою любимую фразу Мэйлинн. – У меня есть еда. Её достаточно, и сейчас, находясь в городе, я рассчитываю пополнить запасы. Я не вижу проблемы в том, чтобы поделиться своей едой с друзьями.

– Что ты, Бин, мой мальчик, – зачастила госпожа Танисти. – Зачем так воспринимать благородное предложение юной госпожи? Где же твоя вежливость? Спасибо вам, госпожа Мэйлинн…

– Просто – Мэйлинн, – поправила лирра.

– Спасибо вам, госпожа Мэйлинн, – с нажимом повторила женщина. – За всё: и за сына, и за щедрое предложение. Мы с благодарностью принимаем его.

Бин зыркнул на мать, но перечить не стал. Мэйлинн подошла к столу, взяла свою дорожную сумку и…

Обычная на вид сумка, с какими каждый день путешествуют по трактам Латиона сотни людей. Только вот вдруг оказалось, что внутри она куда больше, чем снаружи. Так что Мэйлинн извлекла оттуда половину пшеничного хлеба, укрытого в холщовый мешок, затем нечто, очень похожее на жареную куропатку, завёрнутую в большие листья, напоминающие виноградные. Вслед на свет божий были извлечены несколько варёных куриных яиц, пара луковиц и кусок твёрдого белого сыра. И последней на стол была поставлена бутыль в полгаллона8, на две трети полная молоком, которое не только не скисло на такой жаре, но было даже прохладным.

Неизвестно, вид чего поразил почтенное семейство больше – то ли бездонной сумки, то ли таких яств, которые вряд ли когда-то здесь видели. Нет, по отдельности и не в таких количествах – пожалуйста. Но вместе, и столько!..

Затем госпожа Танисти вдруг вышла снова на кухню, и спустя короткое время вернулась, неся в руках краюху чёрного, как печное дно, хлеба. Она молча положила этот кусок рядом с остальной снедью, затем поклонилась Мэйлинн, и произнесла:

– Пожалуйте все к столу!

И лирре всё это показалось вдруг настолько возвышенно-благородным, что у неё перехватило дыхание. Вот откуда в Бине эта жила – подумалось ей, когда она, вместе с остальными, садилась за стол.

– Сначала мы должны вознести хвалу Великому Арионну, – строго сказала госпожа Танисти, когда все уселись, и особенно пристально посмотрела на Мэйлинн. Вольнодумие лирр было хорошо известно всем. Наверное, это была одна из причин (и далеко не самая последняя) вечного разлада между народами лирр и людей. Было видно, что, несмотря на глубокое почтение, которая женщина питала к Мэйлинн, она всё-таки не допустит в своём доме святотатства.

– Если достопочтенная хозяйка позволит, я бы хотела произнести молитву Белому Арионну на правах гостя, – смиренно попросила Мэйлинн, и лицо достопочтенной хозяйки просветлело.

– Для нас это будет великая честь, госпожа, – благодарно проговорила она.

Скрестив руки с раскрытыми ладонями на груди, как это делают все арионниты, лирра негромко произнесла:

– Мы благодарим тебя, Великий Арионн, за все блага и радости, что ты даёшь нам, а также за эту трапезу, которую мы разделим с моими друзьями во имя твоё. Приклони к нам и нашим близким лице своё, дабы не оставил ты нас в милости своей. И отврати же взор свой от недругов наших, дабы лишились они благодати твоей. Во славу твою преломляем мы хлеб сей. Да будет так.

– Прекрасная молитва, – со слезами в голосе прошептала госпожа Танисти. – Я ещё раз благодарю вас, прекрасная госпожа.

Лирра лишь преклонила голову. Удивительно, но она была растрогана почти до слёз. Между тем хозяйка дома взяла принесённый ею хлеб, и разломила его на четыре приблизительно равные части. Первую она с глубоким почтением протянула лирре, и та, ещё раз преклонив голову, приняла этот чёрный кусочек, словно величайший дар самого короля Матониуса. Второй кусок достался Бину, как будущему главе семьи, третий лёг на ладони Нары, а четвёртый госпожа Танисти оставила себе. И именно она откусила первый кусок, что стало сигналом для остальных. Даже лирра, чьё нёбо не привыкло к подобной пище, которая и в дороге, как мы видим, баловала себя пусть не изысканной, но вполне приличной едой, даже она сейчас откусила и прожевала свой кусочек. Более того, этот хлеб показался Мэйлинн достаточно вкусным. Хотя всё же она осторожно и незаметно положила недоеденный кусок на стол и потянулась, чтобы отломить от своего каравая.

Такая сказочная трапеза очень быстро вернула веселье за общий стол. Начались разговоры, смех. Нара ещё и ещё раз, с обожанием глядя на лирру, расспрашивала её о подробностях якобы совершенного ею подвига. Мэйлинн лишь улыбалась и кивала на Бина, мол, пусть он расскажет. А Бин заливался соловьём! С каждым разом история обрастала всё новыми подробностями, становилась всё драматичней и невероятней. В конце концов Мэйлинн стала мягко осаживать завравшегося юношу, пока его не ухватили за язык.

– А вы живете в Латионе, госпожа, или проездом? – осведомилась мать Бина.

– Я здесь по делам. Вскоре я покину город.