Цунами. В море чувств - Ксения Александровна Хадунова

все выглядело чисто и опрятно — куда лучше, чем я могла себе представлять. Домик был хоть и небольшой, но двухэтажный и при этом очень уютный. Деревянная мебель, яркие половички на дощатом полу, овальный обеденный стол с ажурными салфетками. Когда-то их вязала бабуля… В шкафу — стопки книг. Я пробежалась пальцами по корешкам — кажется, бабушка собрала у себя почти всю классику.

Пока я предавалась ностальгии, Димка оббежал дом и открыл окна, чтобы проветрить комнаты. Где-то рядом громко запели цикады. Свет, газ и вода были — еще перед отъездом я позвонила мамуле, чтобы рассказать обо всем, что произошло со мной, и она, хоть и скрепя сердце, потому что Дашка осталась с папой, рассказала, где найти ключи от калитки и дома, и добавила, что все эти годы регулярно оплачивала коммуналку. Взяв с меня обещание звонить ей не реже раза в неделю, мама подозрительно быстро отключилась. Я чувствовала, что ей было очень тяжело принять такое мое решение. Да и мне, честно говоря, оно далось совсем непросто.

Вечер мы провели, сидя вдвоем в одном кресле — глубоком и невероятно удобном. Много смеялись, вспоминали школу и восхищались красотами, которые увидели по пути в Щелкино. Мечтали, что когда-нибудь обязательно поставим в бабушкином доме камин — и долгими зимними вечерами будем валяться перед ним на пушистом ковре, любуясь игрой пламени и потягивая местное вино. А потом еле доползли до широкой кровати и провалились в сон, даже не умывшись. Позади была долгая дорога, которая, признаюсь, порядком нас утомила. Я никогда не ездила столько времени на машине — к бабушке родители всегда отправляли меня на поезде, а с Виталиком мы летали в отпуск на самолете. Здесь же почти сутки пришлось провести на пассажирском месте, потому что за руль своей ласточки Димка меня так ни разу и не пустил.

Утром я проснулась, когда на часах еще не было семи. Приподнялась на локте на кровати, подтянула сползающую с плеча тонкую бретельку ночной рубашки и с нежностью посмотрела на лежащего рядом Димку. Он улыбался даже во сне — такой детской и бесхитростной мальчишеской улыбкой. Я не смогла сдержать свой порыв и легонько погладила его по коротко остриженным волосам. Пробормотав что-то, Димка, не открывая глаз, поймал мою руку, поцеловал в ладошку и отвернулся, поплотнее укутавшись в одеяло.

А я не могла больше спать. В душе громил все вокруг сумасшедший ураган эмоций. Мне было невыносимо горько от того, что мы разругались с Виталиком — кажется, впервые в жизни так сильно. Было больно от того, что рядом со мной не было Дашки — я искренне любила дочку и была сильно привязана к ней. Мне было жаль оставлять город, в котором я прожила столько времени, друзей, частые прогулки в парке и привычную жизнь. Но рядом со мной был Димка и теперь я ни чуточки не сомневалась, что он — та самая вторая половинка.

Как жаль, что мы потеряли столько времени! Но ничего, все наверстаем. Главное — что мы встретились и вновь обрели друг друга. Черт, как пафосно это звучит! Особенно в 7 утра. И в старом деревенском домике. С милым рай и в шалаше — вот уж точно…

Из задумчивых мыслей меня вывел сонный голос Димки.

— О чем мечтаешь, Ершова?

— О тебе, Колесников, — усмехнулась я. Он подошел и крепко обнял меня со спины.

— Так вот он я, совсем рядом, ближе не придумаешь.

— Знаю и очень этому рада.

— А я как рад!

Резким движением, так, что я даже вскрикнуть не успела, Димка подхватил меня на руки и слегка подбросил в воздух. Потом бережно отпустил, повернул лицом к себе и мягко провел рукой по щеке.

— Мы живем вместе две недели, а мне до сих пор кажется, что это сон. Что я проснусь утром совершенно один, а тебя рядом не будет, — прошептал Димка.

— И что тебе придется самому искать чистые носки и идти заваривать «Доширак», — не удержалась от насмешки я.

— Эх, Ершова-Ершова… Он снова притянул меня к себе и потрепал по голове. — Такую романтическую минуту испортила. А вдруг я как раз сейчас хотел сделать тебе предложение?

— Я вообще-то замужем, — хмыкнула я.

— Ну, это пока…

— Ладно, Колесников, хватит болтовни. Садись, буду кормить тебя завтраком. Какие у нас планы?

На самом деле я осознанно начала нести всю эту чушь. Боялась, что Димка и в самом деле сморозит какую-то вселенскую ерунду, начнет клясться в вечной любви и бить себя кулаком в грудь, обещая удочерить Дашку. А я пока и так слишком запуталась в себе, своих мыслях и чувствах. И мне сейчас совсем не до кардинальных решений. Разобраться бы сначала в себе…

Сразу после простого, но такого вкусного деревенского завтрака — яичница, сосиски, вареные яйца и тосты с ароматным клубничным джемом — Димка заявил, что пойдет искать работу. Я мысленно рассмеялась — ну да, конечно, сейчас мистер крутой тренер очень быстро обломается. Вряд ли в Щелкино есть баскетбольная команда. Да и футбольная, в принципе, тоже. И придется Колесникову идти подметать улицы. Ну или продавать горячую кукурузу на пляже — тоже такое себе удовольствие…

Димка вернулся через пару часов с горящими глазами и букетом роскошных пионов. Я только ахнула — давно не видела такой красоты. И сразу же поставила цветы в большую хрустальную вазу, которую нашла в бабулином серванте. В ней пионы были чудо, как хороши! Я поставила их на подоконник и залюбовалась. Красота! А какой аромат!

— Ну что, можешь поздравлять! Я нашел работу! — потер руки Димон.

— Да ладно, — не поверила я.

— Ага! На лодочной станции. Скоро сезон, Михалыч, хозяин, сказал, что нужно готовить лодки. Давно искал себе помощника, а тут нарисовался я. Красивый, умный, непьющий — не работник, а сокровище.

— Сомневаюсь, что лодки, да и Михалыч тоже, оценят твой ум и красоту.

— Будь спокойна, Ершова, уже оценили. А потом, когда сезон начнется, буду постепенно выходить в море. У меня еще есть месяц или даже чуть больше — было бы круто за это время отучиться на капитана маломерного судна. Как думаешь, тут это реально?

— В Щелкино? Вряд ли. Может быть, в Керчи или Феодосии…

— Ну, узнаем.

Димка был счастлив. Он беспрестанно улыбался, а его уже такие родные ореховые глаза горели сумасшедшим огнем. Подумать только, человек уехал в такую глушь, нашел работу у какого-то Михалыча на лодочной станции — и его все устраивает! Никаких душевных