Первая работа - Юлия Кузнецова

«Как можно зевать при учительнице?!» – и сама подавляла зевок. Нам было скучно, но это неважно. Главное, что Дана все запомнила.

Осторожно оглянувшись на Розу Васильевну, я вытянула руку так, чтобы рукав пиджака поднялся, и глянула на часы. До конца урока оставалось двадцать минут!

Чем их занять?

Дана снова зевнула во весь рот. Весело было только Розе Васильевне. Она открыла Данин шкаф с одеждой и принялась вытаскивать вещи, складывать их стопками на кровати, что-то вешая на вешалки, что-то убирая в пакет и при этом напевая.

Я никогда не видела, чтобы человек с таким удовольствием разбирал шкаф. Она раскраснелась от радости! Даже моя мама, которая любит работать с одеждой, терпеть не может разбирать наши с папой полки в шкафу.

«Заставить бы ее испанским с Даной заниматься, – подумала я, – послушала бы я ее напевы».

– Все, могу идти? – спросила Дана.

– Нет! – рявкнула я и выдернула из рюкзака учебник испанского. – Слушай, как я читаю. Это полезно. Просто послушать испанскую речь. Это очень важная часть занятия.

Последнюю фразу я добавила нарочно для Розы Васильевны. Наверняка она притворяется, что увлечена уборкой. Подслушивает, чтобы потом хозяйке доложить.

Я забыла, что сама позвала Розу Васильевну, мне казалось, она пришла, чтобы шпионить за нами. Чтобы показать мне, что у нее хорошая работа, а у меня – нудная.

Что она сумеет, если захочет, справиться с Даной, а я – нет, несмотря на всю систему и костюм, который никто не заметил.

Дана глубоко вздохнула, протянула руки к нарисованной рябине и положила на них голову. Я открыла учебник и принялась читать вслух.

Текст был очень простой, читала я с выражением, без единой запинки, произнося все слова, как и положено в испанском, четко и громко.

Но думала я про то, как лет пять назад на пляже в Сочи мама протянула мне бутерброд с вареной колбасой. Я вцепилась в него зубами и почувствовала: что-то скрипит на зубах. В пакетик с бутербродом попал песок! Много песка.

Часть я вытряхнула. Но часть прилипла намертво к колбасе.

Пришлось есть, другого бутерброда у нас не было. Я ела и пыталась сосредоточиться на том, какая вкусная колбаса.

Но песок хрустел так, что ни о чем, кроме него, думать было невозможно.

Так и тут. Невозможно легко и с удовольствием читать вслух тому, кто скучает, зевает, ерзает, что-то шепчет и мечтает от тебя сбежать.

Чтение утомило меня настолько, что в конце я еле ворочала языком.

«Я гуманитарий, мне легко болтать», – некстати вспомнились собственные слова. И с чего это я так решила?

Подняв глаза, я обнаружила Розу Васильевну рядом с нами, на корточках. Сначала я обрадовалась: на нее произвело впечатление то, как я читаю, и она подошла поближе, чтобы послушать.

На самом деле она поправляла Данину прическу, а Дана что-то шептала ей, указывая на меня.

– Свободна моя цыпонька? – ласково спросила Роза Васильевна. – А то вы уже пять минут лишних сидите…

Начало седьмого.

– «Кольцо любви»! – радостно выкрикнула Дана и вскочила, не дожидаясь моего ответа.

– Да, почти, – пробормотала я. – Только давайте проверим, как она запомнила местоимения.

– Заче-ем? – протянула Дана, усаживаясь с неохотой.

– Изучение языка – это система, – твердо сказала я. – Итак. Как по-испански «я»?

– Не помню, – пожала плечами Дана, раскачиваясь на стуле.

– Как же так? – поразилась я. – Мы три раза прочли это слово!

– Не знаю…

– А как сказать «ты»?

– Не помню.

– А «вы»? Уважительное тоже не помнишь?!

– Не-а. Я пойду.

Дана умчалась. Я в смятении посмотрела на Розу Васильевну, которая взяла Данин стул, перевернула его, поставила на стол, придавив мой раскрытый учебник испанского, и принялась подкручивать ножки, которые Дана расшатала, раскачиваясь взад-вперед.

– Не понимаю, – пробормотала я. – Она в тот раз целую фразу наизусть рассказала. А тут пара слов… Почему?

У нее такое бывает, когда она что-то учит?

– Не зна-аю, – протянула Роза Васильевна, и я снова ощутила смешанный запах табака и фруктовой жвачки. – Это вы у нас специалист, а не я. Вам такое знать положено.

Ни один человек в жизни не вызывал у меня большего отвращения, чем Роза Васильевна. Я выдернула из-под Даниного стула учебник, едва не порвав страницу.

– Идите уже домой, Марьниколавна, отдыхайте, – добавила Роза Васильевна. – И денежку прихватить не забудьте. Там на столике, у выхода.

Как нелегко было ответить на это:

– Не надо, Роза Васильевна… Спасибо. Мы в тот раз почти не занимались.

– А что же вы делали? – удивилась она.

– Так… Знакомились.

Проводить меня никто не вышел. Я быстро обулась, стараясь не смотреть на деньги, которые так и остались на столике.

В этот момент меня мучили желания, которые невозможно было осуществить.

Хотелось уйти не попрощавшись. Но это было бы грубо.

Хотелось найти виноватого в том, что Дана не запомнила ни словечка. Но кого?

Хотелось забыть очередной неудачный урок, но голос Даны так и звенел в ушах: «Не помню! Не знаю!

Не помню!»

Хотелось взять деньги, малое утешение за мучения, но и этого сделать я не могла…

Особенно страшно было думать о том, что ждет впереди. Я надеялась, что Дана запоминает все слова автоматически, словно записывает в голове на пленку и потом воспроизводит. Тогда час мучений был бы оправдан. Сегодня выяснилось, что мучения могут быть бессмысленными…

Рюкзак казался безмерно тяжелым. Как назло, выяснилось, что количество поездок на моем проездном в метро нулевое, пришлось выстаивать очередь в кассу. У окошка я задумалась, мысленно считая, сколько поездок я могу купить на свою зарплату у Даны. Из задумчивости меня вывел сердитый окрик какого-то дядьки за спиной:

– Не спи в оглоблях! Тут люди после работы! Домой хотят.

– Я тоже после работы, – вырвалось у меня.

– Ты?

Он смерил меня взглядом, покачал головой.

– Не доросла ты еще, чтобы работать! Шуруй быстрее, а?

Как нарочно, мы оказались с этим дядькой в одном вагоне, и он еще долго поглядывал на меня, бормоча что-то.

Наверное, возмущался, как я посмела обмануть его насчет работы.

Я прикрыла глаза. В голове возникла сцена из фонвизинского «Недоросля». Нас водили на этот спектакль пару лет назад. Актер, который играл Митрофанушку, был староват, но дурачился он смешно.