Травма - Мария Королева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Она сказала это, даже не взглянув в глаза, будто ей невыносимо находиться рядом.
– А папа в курсе? – Энн смогла удивиться даже через серую пелену апатии от таблеток.
За последние дни они едва перебросились парой слов.
– Да, он ждет тебя. Будет хорошо, если ты начнешь собирать вещи. В пятницу у тебя самолет до Сакраменто. – Энн поразило, какой ровный и спокойный голос у матери и как легко и быстро та нашла решение, как от нее избавиться.
Отец в аэропорту так и не встретил, и Энн пришлось ехать на автобусе по адресу, написанному на открытке. Здесь, в городе, улиц которого она уже не узнавала, стало будто чуть легче дышать, а воздух казался свежее и прозрачнее. «Нравится, что удалось сбежать?», – вот что спросил бы у нее Колин, если бы мог.
Она просидела четыре часа на крыльце, выкуривая одну сигарету за другой, пока отец не приехал, чуть навеселе, пахнущий сигарами и сладковатыми духами.
– Черт, Энн! Я думал, ты прилетаешь завтра! – Он неловко обнял дочь и похлопал по спине. – Простишь меня?
Энн смотрела на его красноватое лицо со следами былой красоты и не могла поверить, что отец так сильно постарел за те годы, что она его не видела.
– Конечно, папа. Все хорошо. – К горлу подступили слезы, и она крепко зажмурилась, стараясь подавить плач.
– Ну, детка, что такое? Это из-за сестры? Давай-ка присядем. – Отец приобнял ее, и они сели на верхнюю ступеньку крыльца.
Энн уперлась лбом ему в плечо, а слезы все лились и лились.
– Это я ее убила, понимаешь? Она… Она умерла из-за меня. – Энн будто вытащила нож, который был у нее в груди последние дни, когда сказала вслух то, что повторяла мысленно снова и снова, и ей казалось, что она не вынесет этого осознания и признания вины.
– Ну уж нет, прекрати. Это был несчастный случай, вот и все, поняла? Она была дочерью Колина и Айлин, а не твоей, так ведь? – Энн кивнула, но не поверила в то, что ее вины тут нет.
Лили бы не умерла, если бы она забрала ее вовремя, тут не поспоришь, и с этим придется жить, если она, конечно, сможет.
Отец посоветовал записаться в театральную студию, и хоть сначала Энн посчитала это безумной затеей, занятия затянули. Забавно, что теперь родители будто поменялись местами, и уже мать присылала открытки несколько раз в год, а Энн даже не знала, что ответить. Пару раз она звонила Саймону, но он общался так, будто они незнакомы, и ее это даже не очень задело – потому что другого она и не ждала.
Школу Энн окончила плохо, и поступление в колледж даже не рассматривалось, поэтому она поехала в Лос-Анджелес, пытаться устроить актерскую карьеру, как когда-то отец.
Вернуться в Ливилл снова, после всего, что здесь случилось, было невыносимо. Она чувствовала: что-то важное осталось так и не сказанным между ней и мамой. Энн боялась, что разговор с матерью уничтожит ее, уничтожит то, что она строила внутри себя эти годы. «Я все еще хочу, чтобы она меня простила», – поняла Энн, и ей стало стыдно от этого.
Она возвращается к съемкам, и они заканчивают работу уже затемно.
Для вечернего визита слишком поздно, но Энн не хочет откладывать встречу еще на один день. И разве дом матери не то место, куда можешь вернуться когда угодно? Энн горько усмехается и пытается унять дрожь. Выдержит ли она еще раз увидеть холод и разочарование в глазах матери? Но разве худшее не далеко позади? Почему она все еще ясно помнит то лето? Помнит в мельчайших подробностях, которые осколками режут изнутри.
Энн подходит к идеальному газону и гортензиям в белых клумбах, проходит боком через приоткрытую створку ворот. Интересно, может, мать ждала ее? Она идет по короткой подъездной дорожке, усыпанной гравием, и страх почему-то отступает. В широком окне гостиной горит желтоватый свет торшера и виднеется мигающий экран телевизора. Не верится, что она увидит мать.
Энн медлит пару секунд и потом негромко стучит по двери с цветным витражным стеклом посередине. Ничего не происходит, и Энн думает, что она все еще может незаметно уйти. Она стучит снова и ищет глазами кнопку звонка, но не находит. Где-то далеко внутри дома раздается звук, как будто что-то разбилось, а потом Энн слышит приближающиеся шаги. Мать распахивает дверь, и у Энн едва ли не подгибаются ноги, но она стоит на месте и не решается ничего сказать.
– Энни! – Мать порывисто обнимает ее, и она чувствует у себя на плече слезы.
– Я думала, ты больше никогда не приедешь ко мне.
– Я приехала, мам. – Энн неловко гладит мать по каштановым с проседью волосам, уложенным высоко, как было модно лет двадцать назад, но у нее нет слез, только пустота внутри и слабость. Энн боится, что может упасть. – Можно я зайду? Мне нужно сесть.
– Да, конечно, конечно. Извини. Ты такая бледная, все хорошо? – Мать отходит и утирает слезы цветастым фартуком.
– Просто я мало ела сегодня. Голова немного кружится. – Энн озирается по сторонам, и дом кажется куда меньше, чем раньше. Потолок с массивной хрустальной люстрой давит сверху, а на всей мягкой мебели чехлы – как будто тут никто не живет. Они идут на кухню, и Энн садится на тот стул, где обычно сидела раньше, напротив окна.
– Ох, я сейчас разогрею тебе утку. Конечно, ты голодная. – Энн упирается лбом в сложенные руки и прикрывает глаза.
Она сотни раз прокручивала в голове их возможный разговор, но в реальности все происходило совсем не так, как она себе представляла. И мать была какой-то другой, похожей и непохожей на себя одновременно. Она постарела и стала чуть ниже ростом из-за согнутых плеч, но что-то в ее лице неуловимо изменилось до неузнаваемости, будто перед Энн теперь совсем другой человек. Мать казалась уязвимой, и это пугало. Она ставит перед дочерью тарелку с ароматным куском грудинки и тушеными овощами – Энн помнит этот сервиз с золотыми узорами, который они доставали на праздники.
– Надеюсь, мясо не суховатое. – Энн замечает, что матери тоже не по себе и ее руки чуть дрожат.
– Спасибо, мам. Я хотела зайти еще утром, но уже опаздывала на съемки.
– Я видела тебя в окно. – Энн становится ужасно стыдно.
– Прости…
– Ничего, детка. Все хорошо. Я думала, ты больше никогда не вернешься ко мне. – По лицу матери снова катятся слезы, она смотрит вверх и часто-часто