Дай мне! (Song for Lovers) - Ирина Денежкина

– Я блю–у–ю… Каждый день по чуть–чуть блюю… Ла–ла–лай–ла–лай…

Остальные захлёбывались от смеха. Потом Гена заметил, что пиво кончилось. Решили пойти за новой партией. Мальчишки ушли, Ирка, Оля Клюева и Полинка побежали занимать очередь в туалет. Олеся осталась в комнате, непривычная тишина после хохота навалилась, защекотала в животе. Олеся хихикнула. И услышала лёгкий стук. Вздрогнула.

Белый целлулоидный мячик скакал по полу от окна. Олеся напрягла зрение так, что глаза чуть не вылезли на лоб от усердия. Окно было плотно закрыто. Ни форточки, ничего не было. Глухо. Даже трещин не было. Олеся машинально поймала шарик – он обжёг её секундным холодом, потом согрелся в руке.

«Наверное, кто–то из девок положил на подоконник,» – догадалась Олеся.

Комендантша прибежала к Лидии в комнату в час ночи. Бледная, с трясущимися серыми губами. То ли от злости, то ли от страха.

– Лидия Михайловна! Я предупреждала!… Я предупреждала!

Она повторяла эти слова, как заведённая, каждый раз делая на них ещё большее ударение.

Лидия побежала к телефону…

Сквозь треск пробился глухой голос, представился, спросил, кто она. Ах, куратор? Прекрасно… Тогда вам надо срочно подъехать… Да… Адрес… Кто? Фамилии…

Лидия записывала негнущимися пальцами: «Еремеев, Фадеев, Жорин, Саблин, Пузанин, Дынин, Митников…»… Голос разделял, уточнял: «Еремеев, Фадеев, Митников – позже… Но почерк один. И там и там… Подъехать. Да, срочно… Не–мед–лен–но…».

Лидия схватила за руку комендантшу, та не сопротивлялась, и они побежали к воротам лагеря – там была остановка маршрутных такси.

Всё–таки участковый преувеличил масштаб происшествия. Сознательно или нет – Лидия не знала. Но, наверное, нет. Сломанные носы Лидия видела под повязками, а он вживую. И видел зубы в луже крови. Как сейчас стояло перед глазами: тёмная лужа, а в ней два маленьких обломка. Участковый был семейным человеком, у него тоже был сын, правда, шестилетний ещё, но всё равно…

Ночь тянулась невыносимо долго. Лидия бегала по гулким отсыревшим коридорам травмпункта, комендантша скакала следом. В глазах мелькали бинты и пятна зелёнки.

Кудрявость пострадал «заметнее» всех – это его зубы плавали в крови, причём передние. Ещё болели ссадины по всему телу и заплывший глаз.

Тарасу зашивали разбитую голову. Игнат валялся со сломанным носом, с опухшей кистью. «Перелом? Вывих?» – лихорадочно думала Лидия. Гена–Крокодил держался за распухшее лицо: оба глаза превратились в лиловые щёлочки, болели отбитые ноги. Тёма, весь порезанный, выл, а медсестра перебинтовывала сломанные пальцы. Глядя на его плаксивые гримасы и залитую кровью футболку «Metallica», Лидия кусала губы, чтобы не разреветься самой: «Да что же это, а?!?! Да чтоб они все провалились со своими носами и руками!».

Лёва Дынин сидел на стульчике и покорно смотрел на Лидию. Его голова представляла собой кокон, так как помимо заживающей скулы перемотано было также разорванное ухо и два уже зашитых шрама на голове. Пузатый был в шоке, сидел как пень, а врач пристраивал на место наполовину вырванный нос…

– …Где наше пиво? – плаксиво тянула Полинка.

– Ладно, сдохли они, наверное, – бросила сигарету Ирка. – Давайте спать!…

Лидия присела на крашеный серой краской стул. Перевела дух. Её просили подождать и она старалась «ждать», но вся сущность рвалась, требовала движения, чтоб хоть как–то разрядиться.

Участковый сел рядом.

– Кто их так? – выдохнула непослушным языком Лидия.

– По их показаниям – подростки, человек десять… Били цепями и палками… Ногами.

– По отдельности?…

– Четырёх человек подобрали у киосков на Морозова. Через полчаса новый вызов – недалеко от кафе «Двенадцать стульев». От киосков до «Стульев» – минут двадцать ходу, не больше. Если бегом – десять–пятнадцать. Одни и те же орудовали… – участковый вытер пот со лба. – Сволочи…

– А подростки – это по сколько лет? – спросила Лидия.

– От четырнадцати до восемнадцати… – тяжело дыша ответил участковый, вытирая платком покрасневшую шею. – Спасть не дают, малолетки хреновы… На лагерных лезут… Уроды. Жертвы абортов…

– Их поймают? – без надежды спросила Лидия.

Участковый отмахнулся.

– Не думаю… Никаких свидетелей… Ни–че–го… (он таким же тоном велел «не–мед–лен–но» приехать)…

Лидия задумалась. Точнее, сделала вид. Думать не могла. Участковый вдруг встрепенулся.

– А это не вашим семерым принадлежит?

Лидия отрывисто глянула и подавилась воздухом.

На ладони участкового лежала пряжка. Со звездой и буквами «В.С.» в самом углу.

– Нашёл у кафе, – пояснил участковый.

– Это… это… не… не наша… нет… – дрожа проговорила Лидия.

Участковый неловко положил ей руку на плечо.

– Да не волнуйтесь вы так… Всё заживёт… Всё пройдёт…

До конца смены оставалось две недели.

«Заживёт… – согласилась про себя Лидия. – И хорошо, что не наши… Чужие… Что ж я могла сделать?…» Она лежала, глядя на приближающийся мутный рассвет в зеркало шкафа. Успокаивала себя, уговаривала. Запрещала думать про последствия… Про «крутых пап». Все за кого–то прячутся, вот и наглеют. Митников – за Тараса и Кудрявость. Дынин – за свою троицу… Коля Ёжиков – за папу… А ей, Лидии, за кого?

Она резко поднялась на постели.

«А ведь Сеткину ничего не было бы, ни–че–го! – размеренно, как участковый, подумала она. – Кого ему бояться?! Его отец – зам. директора… А родители всех остальных – его подчинённые… Сеткин – вне конкурса… Ему ни–че–го не будет!… А ей, Лидии?»

Участковый был прав, зажило. Уезжали мальчики вполне здоровые, если не считать шрамов и выбитых зубов. Да ещё пальцев Тёмы.

Но это, Лидия вздыхала, мелочи. Комендантша соглашалась, мелко кивала головой.

…Игнат, Тарас, Кудрявость, Дынин и Ко смеялись, как ни в чём не бывало. Стаскивали с поезда чемоданы и сумки на перрон. Катя Моисеева записывала телефон Игната. «Двадцать три, четырнадцать, восемнадцать…». Хотя не четырнадцать, а тридцать семь. Но подумаешь – одна цифра… Игнат рассеянно улыбался. Тарас жевал спичку, поглядывая на Клару и на Ирку. Стасик Галкин стоял рядом с чемоданом, напряжённый и красный.

Олеся вертела головой.

Мокрый некрасивый рот с приподнятой верхней губой, заячьи зубы. Очки, перемотанные скотчем…

– Олесь… – прошептал Валерочка, когда они отошли от толпы. – Ты это…

– Что? – вглядывалась в его лицо Олеся.

Он был тоже при параде: под свою короткую курточку надел свежую футболку, отросший ёжик пытался пригладить. Олеся не могла понять: нравится ли ей этот некрасивый глист или вызывает отвращение? Хотелось одновременно и притиснуться к его приоткрытым губам, и ударить эти губы какой–нибудь грязной доской.