КГБ в Японии - Константин Преображенский

Интерес же к Китаю пробудил во мне не кто иной, как бывший посол в Японии Н Федоренко, ставший затем представителем СССР в ООН. Мне памятна встреча на его роскошной даче во Внукове, где он, полулежа в китайском кресле, обтянутом драгоценным шелком, рассказывал о том, как был личным переводчиком Мао Цзэдуна.

Я тогда заканчивал школу и собирался поступать в Институт восточных языков, правда, все же не на китайское, а на японское отделение. Федоренко помог мне сделать это в знак благодарности к моему деду, жившему там же, на соседней даче. Дед был искусным врачом в Кремлевской больнице, где лечился только высший слой советского общества, и исцелил Федоренко от какой-то болезни…

Прочитав в студенческие годы немало книг о Китае, я создавал на встречах с китайцами приятную для обоих собеседников атмосферу, не оказывал на них никакого психологического давления.

В других резидентурах КГБ было иначе. Став референтом начальника научно-технической разведки по Китаю, я узнал, что, например, в Скандинавии один из сотрудников КГБ, наоборот, усиленно развращал китайцев. Зная о том, что они потребляют весьма мало алкоголя, приучал к пьянству, показывал им на специально нанятых для этого квартирах порнографические фильмы, одинаково запрещенные как в Китае, так и в СССР, где вопросы секса считались порождением буржуазного общества, ненужным и весьма опасным для строителя коммунизма. Несомненно, этот разведчик и руководивший им резидент не испытывали никакого интереса к самому Китаю, наверняка не прочитали об этой стране ни одной книжки Совершенно не разбираясь в психологии народов Востока, они считали, что, раз вращая китайцев, наверняка сделают их агентами КГБ. Этого, конечно, не произошло Однако неудачливые разведчики-китаисты рассказывали в Москве о своем сомнительном опыте с гордостью, и никто не перечил им…

Те же китайцы, которые якобы преподавали мне свой родной язык в Токио, как-то уж очень легко соглашались на выполнение моих просьб — сначала простых, а потом все более сложных, граничащих со шпионажем, например, дать письменные характеристики на своих товарищей, сомневающихся в коммунистической идеологии, или написать доклад о порядке оформления выезда за рубеж стажеров министерства безопасности Китая. Некоторые оказывались настолько любезны, что даже сообщали мне имена тех своих соучеников, кто, по их мнению, сотрудничает с китайским КГБ и периодически ездит доносить на своих товарищей в посольство. Должно быть, этому способствовали установившиеся у них добрые личные отношения со мной. Очевидно, в глубине души они считали, что все советские разведчики так же искренне интересуются Китаем и уважают эту великую страну. Отчего же не оказать в свою очередь помощь хорошему человеку?..

Традиции доносительства широко развиты в Китае, так же, как и у нас в стране, где они прочно укоренились за годы советской власти. Быть осведомителем и стукачом не считается здесь позорным: наоборот, к ним относятся с уважением, как к людям солидным, умеющим устроиться в жизни. Не случайно в китайской армии, как было и у нас в РККА в сталинский период, наряду с негласной агентурой действует гласная. «Политинформатор» и «активист» имеются в каждом взводе, которые и сообщают в особый отдел о настроениях бойцов, ни от кого не таясь.

С этой особенностью китайцев приходилось сталкиваться и советским чекистам на дальневосточной границе, куда толпами перебегали китайцы в годы культурной революции, то ли спасаясь от преследований, то ли с целью внедриться в нашу агентурную сеть.

Всех этих перебежчиков селили отдельно, в изолированных поселках, и, естественно, заводили среди них осведомителей КГБ, чтобы узнать, о чем говорят китайцы между собой.

Но некоторые из таких вновь завербованных стукачей раздобывали где-то старые фуражки НКВД, гордо напяливали их на головы и, словно участковые милиционеры, обходили жалкие жилища своих соплеменников. От каждого хозяина они взимали по десять рублей в обмен на обещание сообщать о них в КГБ только положительную информацию…

Но в целом все эти токийские стажеры-студенты пока еще не приносили большой пользы нашей разведке, потому что не имели доступа к секретам. Для того чтобы получить ею в относительно скором времени после возвращения в Китай, они были слишком молоды. И поэтому я не возлагал на студентов больших информационных надежд, а скорее отрабатывал на них свое шпионское мастерство. И я готовился к более серьезной вербовочной работе среди взрослых и солидных людей, зрелых китайских ученых, также стажирующихся в Японии.

Найти их и установить с ними контакт было значительно труднее. Преподавать мне китайский язык они не стали бы из-за нехватки времени, поскольку ответственно относились к своим научным исследованиям, проводившимся здесь под руководством японских профессоров. На приемах и других общественных мероприятиях они появлялись всегда группами, потому что следили друг за другом, как это было положено тогда в Китае.

Для того чтобы познакомиться с ними, я даже научился произносить по-китайски две фразы:

— Я — советский журналист! Да здравствует китайско-советская дружба!..

Мои новые знакомые вежливо улыбались в ответ, но на контакт не шли. Я долго не мог ни с одним из них встретиться где-нибудь без свидетелей Наконец мне удалось это сделать прямо на улице: недалеко от станции метро «Хацудай», где расположен ТАСС, находилась лаборатория компьютеров, в которой стажировались китайцы.

Первая моя встреча с ним в ресторане прошла успешно, но уже на второй китайский ученый вел себя подозрительно: настороженно щурил глаза, а в ответ на вопросы он лишь молча кланялся, очевидно боясь сболтнуть что-нибудь лишнее. Когда я написал на салфетке иероглифами имя Мао Цзэдуна, он взял ее, сложил и спрятал в карман, очевидно, для того, чтобы передать кому-то образец моего почерка.

Нового знакомого словно подменили, и сделал это не кто иной, как китайский КГБ. Очевидно, китаец, как положено, доложил туда о знакомстве с советским журналистом и получил указание внимательно изучать меня на следующей встрече.

Короче, говоря, мой собеседник стал агентом, но весьма наивным и неумелым, как это часто бывает с осведомителями из числа ученых. Мне даже стало жалко его, потому что он напоминал мне своих собратьев, несчастных советских агентов. Как и те, он испытывал двойную тяжесть: не только от напора вражеской разведки в моем лице, но и от недоверия и контроля со стороны своего собственного мощного карательного аппарата. Он не понимал, которой из этих двух страшных сил следует бояться больше. Этим и объяснялось столь странное поведение ученого…

По окончании ужина он робко вытащил из кармана пиджака несколько тысячеиеновых банкнотов, что было совершенно невиданным делом среди китайских стажеров. Очевидно, резидентура китайского КГБ в Токио снабдила его деньгами для беседы со мной, из чего следовало, что этой встрече там придавалось большое значение.

Разумеется, я оплатил ужин сам, точнее, за счет советской резидентуры. Китаец поспешно сунул банкноты в заветный карман. Вряд ли он вернул их в резидентуру китайским чекистам, а скорее всего, оставил себе, сказав, что уплатил за угощение: бедная и бесправная жизнь людей во всех социалистических странах, и особенно в СССР и Китае, делает их своекорыстными и лживыми по отношению к государству…