Новичкам везет - Эрика Бауэрмайстер

– Что это?

– Хлебная закваска. Друг дал – ей больше ста лет. – Генри даже не пытался скрыть гордость в голосе.

– Как так?

– Кормишь ее, она живет.

– Как домашнее животное? – удивилась Дария.

– Понимаешь, сто лет назад эта закваска кому-то выжить помогла, – назидательно произнес Генри. – Добавишь муку, воду, соль – и готов хлеб. Рассказывают, что золотоискатели на Аляске спали в обнимку с закваской, чтобы она не замерзла, а в семьях первых поселенцев женщины передавали закваску из поколения в поколение. Знаешь, что самое классное?

До чего же здорово – голос у него просто звенит от волнения. Трудно себе представить, что кто-то в час ночи может с таким восторгом рассуждать о закваске.

– Закваска собирает из воздуха бактерии, которых там полно – и в разных местах бактерии разные. Понюхать закваску – все равно что ощутить аромат всех тех мест, где она побывала.

Дария снова взяла в руки контейнер, наклонилась пониже. Совсем не похоже на глину, хотя тоже пахнет прохладой и чем-то резковатым, металлическим. Но у глины запах спокойный, а закваска вся в движении. Где же она скиталась? Как угадать запах тех мест, где путешествовал Генри?

Генри пощелкал переключателями духовки и повернулся к Дарии:

– Хочешь испечь хлеб?

Тесто поднималось в керамической миске рядом с духовкой – тут теплее. Дария смотрела, как Генри разводит сухие дрожжи в теплой воде, добавляет чуточку меда, размешивает, и дрожжи пенятся и пузырятся, плывут мягкими коричневатыми облачками.

Он добавил закваску, щепотку соли и стал – стакан за стаканом – сыпать муку.

– Люблю чуть-чуть менять старые рецепты, – ухмыльнулся он. – Пусть теперь поднимется немного.

Генри налил кипяток в две кружки с пакетиками ромашкового чая и протянул одну Дарии. Со своей пошел в салон, Дария за ним.

– Самый лучший момент. – Генри удобно расположился на диванчике. – По запаху всегда можно понять, как поднимается тесто. Когда печешь, совсем другое дело. Тоже хорошо, но тут что-то совсем особенное. Наверно, потому что надо просто ждать, не знаю.

Дария сбросила туфли, уселась напротив него, вытянув ноги. Она глядела на воду. Кто знает, который сейчас час. Генри взял ее ногу, потянул к себе и принялся массировать ей лодыжки, подъем. Большой палец двигался в такт тихому покачиванию лодки.

– Люблю домики на воде. Они напоминают мне о рыбачьем домике моего деда. Мы туда часто ездили. Я брал моторку, уплывал на середину озера, притворялся, что рыбачу. А на самом деле просто спал. Мне нравилось, как вода качает лодку.

– Угу… – Его большой палец продолжал разминать стопу.

– Так откуда взялись вазы с осьминогами?

Дария удобно привалилась головой к спинке диванчика.

– Когда мне было шесть лет, – наконец начала она, – папа повел меня в музей, на выставку древнегреческой керамики. Там была ваза с осьминогом. Понятия не имею, почему – я была совсем маленькая, но в эту вазу ужасно хотелось сложить все свои секретики. Такая теплая, красноватая терракота. Хрупкое, точеное основание, так дивно круглится, а горлышко узкое. Страшно хотелось до нее дотронуться. Просто невыносимо. Когда я стала работать с глиной, только такие вазы и мечтала лепить.

Дария подняла голову.

– Мама всегда удивляется, почему я не леплю ничего более полезного. Ее даже не утешает, что я прилично зарабатываю этими вазами.

– В чем-то я ее понимаю. – Лицо Генри хранило невозмутимую серьезность. – Что-то не припомню, когда мне в последний раз удалось выловить осьминога.

Дария вскинула голову и заметила смешинку в его глазах.

– Знаешь, мне это даже в голову не пришло, – давясь смехом, выговорила она.

Воцарилась тишина. Что-то изменилось, совсем другой запах из кухни. Теплые ладони массировали ступни, а она закрыла глаза и вдыхала этот новый аромат. Когда она снова заговорила, голос тоже был другой, глубже и ниже:

– Мы с папой ходили в музей – мы туда ходили, потому что мама стала нас выпроваживать из дома по воскресеньям, меня и папу. Мне тогда было лет пять, не больше. Ей нравилось печь хлеб, а мы мешались под ногами.

Вот мы с папой и уходили – в музей, в парк, в кино. Мне с ним было хорошо. Потом мы возвращались домой, в дом, весь пропахший хлебом. Мама была такая довольная. Даже разрешала мне съесть кусок до ужина. И каждый раз мне казалось – ну все, она такая счастливая. И всегда будет счастливая.

Но наутро она снова становилась сердитой и строгой и беспрерывно меня ругала. Я все удивлялась, почему она не печет хлеб каждый день. Папа в конце концов не выдержал и сбежал. Хотел меня взять с собой, но мама не позволила. До сих пор не понимаю почему.

– А когда ты ее последний раз видела?

– Я сюда приехала после колледжа, повидаться с Мэрион. Так тут и осталась. Ездила домой пару лет назад, на бабушкины похороны.

– Ты по ней скучаешь?

– По кому?

– По маме.

Дария даже не ответила.

Генри глянул на часы, было еще темно. Тесто благоухало на весь плавучий дом.

– Пора за работу.

На кухне Генри наклонил миску, тонкой пластиковой лопаткой отлепил тесто от стенок и вывалил на мраморную столешницу. Раздувшаяся масса, по цвету и виду все еще похожая на вчерашнюю овсянку, чуть подрагивала на доске.

Дария поглядывала на тесто весьма скептически: по ее представлениям, ему полагалось быть мягким, белым и упругим – все мастера выпечки сравнивают тесто с гладкой детской попкой. А это тесто было похоже на раскисшую игрушку из папье-маше.

– Может, что-нибудь еще добавить? – спросила она неуверенно.

– Все путем, давай, берись за него с боков.

Стоило ей коснуться теста, как оно тут же прилипло к коже, схватило за пальцы, жадное, густое, обволакивающее. Она попыталась освободиться, но тесто не отпускало, тянулось за ней, как прилипшая жвачка. Глина совсем другая.

– Что-то не так. Может, муки добавить?

– Так и надо. Поднимай и тяни.

Тесто отвратительно свисало с пальцев длинными прядями, болталось, как уцепившийся когтями котенок.

Кусочки теста норовили прилипнуть к рукавам. Не зная, что делать, Дария стряхнула тесто с правой руки и с помощью бедра подтянула рукав. Генри заметил татуировку, спиралью уходящую к локтю.

Дария лукаво взглянула на него. Ситуация знакомая, посмотрим, как дело дальше пойдет. Реакция бывала разная – смотрели с любопытством и похотливо облизывались, сразу приставать начинали, а то и широту взглядов демонстрировали, впрочем, не без самодовольства.

Генри улыбнулся, задрал короткий рукав футболки.