Башни земли Ад - Владимир Свержин

— Вот это да!

— Пусть! Экий выискался!

Заинтригованный не менее прочих, бургомистр милостиво кивнул:

— Хорошо. Раз такова последняя воля — будь по-твоему.

Охочая до зрелищ толпа взорвалась рукоплесканиями и криками одобрения. Спустя несколько минут все приговоренные, цвет братьев-витальеров, стояли цепочкой чуть поодаль от деревянной плахи, хранившей следы множества ударов, пресекших чьи-то дни. С насмешливой ухмылкой обведя взглядом толпу, пират опустился на колени, примостил голову в углубление и схватился руками за деревянные поручни по обе стороны широкой колоды. Палач не спеша подошел к жертве, с видом художника оценил ее расположение, принял из рук ассистента меч правосудия, взмахнул, опустил, ухнув, и окровавленная голова с жутким оскалом скатилась в подставленную корзину. Но не успел палач обтереть тряпицей орудие казни, как обезглавленный Клаус оттолкнулся руками от сжимаемых мертвой хваткой деревянных штырей и пошел, нет, побежал вдоль строя. Толпа взвыла от ужаса и бросилась бы наутек с ратушной площади, но тут палач, раздосадованный столь резвым поведением трупа, устремился вслед убегавшему пирату с криком: «Стой! Чертово семя!»

Он уже почти догнал Клауса и даже выставил ногу, чтобы подсечь мертвого бегуна, но вдруг кто-то с силой ударил палача в коленный сгиб, отчего тот, крича, завалился на спину.

— Куда? — послышался над головой в колпаке жесткий голос, похожий на рык. — Пусть бежит.

Разъяренный палач вскочил на ноги, отпрянул к плахе, схватил меч и с ревом бросился на обидчика. Богато одетый бородач гигантского роста даже не подумал скрываться или хвататься за оружие.

Заплечных дел мастер с выдохом обрушил меч на глумливого невежу, но тот, не изменяясь в лице, чуть уклонился в сторону, перехватил запястье противника, чуть повернул его и основанием ладони второй руки ударил по плоскости клинка с такой силой, что та прилетела аккурат в лоб поставщика адской кухни. Череп палача отозвался колокольным звоном, и бедолага растянулся на земле без чувств. Теряя интерес к нему, гигант перевел взгляд на лежащее в нескольких шагах впереди обезглавленное тело.

— Один, два, три, десять, восемнадцать! — во всеуслышание объявил неизвестный. — Впрочем, роли это не играет. Все они помилованы.

— Стража! — возмущенно заголосил бургомистр.

Горожане свистели и улюлюкали, понимая, что наступил истинный праздник, и невесть когда еще удастся посмотреть на такую замечательную казнь. Да и удастся ли? Будет о чем рассказать детям и внукам.

Стражники, лучше бургомистра оценившие воинские навыки громадины-бородача, вяло подчинились команде, опасливо поглядывая на меч у бедра черт знает откуда взявшегося чужестранца.

— Стойте где стоите, — командным голосом рявкнул тот, и стражи порядка не замедлили воспользоваться случаем выполнить четко изложенный приказ.

— Я — Мишель Дюнуар, барон де Катенвиль, — произнес бородач с таким видом, будто это имя должно было открывать ворота в Европе так же легко, как мифический «Сезам» — скальную твердь под Багдадом. — Я привез в Гамбург папское помилование для всех этих господ.

— Какое еще помилование? — должно быть, не совсем придя в себя от возмущения, завопил бургомистр.

— Да какое угодно. Вот от Папы Бонифация IX из Рима, — жестом фокусника Мишель Дюнуар извлек из рукава пергамент с красной печатью. — Вот — от его святейшества Бенедикта XIII из Авиньона. Потрудитесь снять оковы.

— Но этого не может быть! — возмутился городской голова.

— Многого на свете быть не может. И все же есть. Однако этот концептуальный вопрос теологии мы оставим на рассмотрение кафедры философии богословского факультета Сорбонны. Я же здесь с простой и понятной целью: эти люди помилованы, и я их забираю.

— Как бы не так!!! — вне себя от негодования воскликнул бургомистр. — Не для того мы ловили их столько лет, чтобы отпустить!

Мишель Дюнуар покачал головой, хлопнул в ладоши и произнес судьбоносное:

— М-да.

На всех крытых галереях ближних домов, на крышах, даже на окнах магистратуры, стали появляться лучники, ожидавшие сигнала. Волчьи шапки и недобрые взгляды раскосых глаз производили на ошарашенных горожан отнюдь не меньшее впечатление, чем грозные луки с наложенными на тетивы стрелами.

— Я так понимаю, — продолжал гигант, — что налицо мятеж против власти наместника Святого Петра… Полагаю, что дело кончится интердиктом.

— Да, но… — меняя тон, заскулил бургомистр.

— Да, — подтвердил Мишель Дюнуар. — Без «но». Я готов забыть об этом прискорбном инциденте, если славный город Гамбург, или, уж как вы там договоритесь, весь Ганзейский союз, оплатит десять вооруженных быстроходных кораблей для этих господ. В свою очередь, могу обещать, что вы никогда не увидите их на берегах Балтийского моря. Я внятно излагаю свою мысль?

— Как скажете, монсеньор, как скажете, — понурил голову бургомистр. — Снять оковы.

Ночь была туманной. Одна из тех сырых ночей, когда в небе не видать луны и даже волкам становится тоскливо. Вот и сейчас их разноголосый вой, разрывая души, плыл над округой, и туман за пределами освещенного пламенем круга то и дело вспыхивал желтыми огоньками голодных глаз.

— Не нравится мне этот барон, — помешивая уголья в костре сломанной веткой, пробормотал угрюмый детина, видом не слишком похожий на доброго прихожанина. — Какой-то он…

Мужчина замолчал, подыскивая слова:

— Не такой.

— Что ты имеешь в виду, друг мой, — ответил ему второй, разительно отличающийся от мрачного верзилы-собеседника. К обличью его больше пошла бы академическая мантия, нежели подложенная стальными пластинами бригандина.[9]

— Ну вот ты, магистр Вигбольд, хоть и образованный, но сразу видать — наш. А этот… Вот он вроде и барон, и все у него как у барона. Вот только чует мое сердце, не барон он.

— А кто же?

— А бес его знает. Я таких людей прежде не встречал. Но чтоб вот так прийти на ратушную площадь Гамбурга и толпу во главе с бургомистром об колено сломать… Не вяжется это у меня.

— Чего не вяжется, Гедике Михельс? Считай, второй раз на свет божий родился.

— Оно, конечно, так. Но вот ведь как все неладно получается. И приговоры этому барону не указ, и помилование у него на всех нас имеется. Причем слыханное ли дело — от обоих Пап! Вот ты, человек, выросший в монастыре, скажи — возможно ли такое?

— Раз есть, стало быть, возможно.

— Э-хе-хех, — поежился брат-витальер. — Чудно у вас, образованных, голова устроена. Вот ты, магистр семи вольных искусств, а на такой простой вопрос путно ответить не можешь. Мало ли что есть. Коли не может быть, значит, не может.