Плата за капельку счастья - Евгения Михайлова

– Но так не бывает, – говорила Виолетта. – К счастью, мир устроен иначе. И этот час кончится для каждого в отдельности. И будет тому свидетелями.

Это авторское сопровождение уже подготовленного видеоряда из приюта, информации, статистики и даже снимков белой дачи в Испании, где Инесса сейчас отдыхает от трудов праведных.

Виолетта записалась без дублей.

– Как же я тебя люблю, – сказала Аня. – Как с тобой хорошо работать! Ты похожа на актрису, на особую актрису. Даже не на французскую. На американскую. Такие распахнутые, широко открытые глаза, чувственный рот, как для эротических сцен… А в глазах такая русская боль. Получается, что и американских актрис таких нет.

– Спасибо. И я тебя люблю. Наверное, не только русская боль. У меня бабушка еврейка, Роза. Она рано умерла. Но у меня еще ребенком болели глаза, когда я встречала ее взгляд. Больная генетика.

Виолетта не поехала домой. Она в этой синей синтетической блузке из костюмерной и своих джинсах, с которых стерла водой из-под крана пятна крови и грязи, как получилось, в кадре джинсы не видны, поехала на Цветной. К Георгиевскому. Боря сказал по телефону, что они там наводят порядок после косметического ремонта, которым занимались всю ночь. Отмывают, чтобы начинать завтра прием посетителей. Виолетта им поможет. Что угодно, хоть дрова пилить, только не оставаться наедине с собой. Этот контакт такой напряженный, что иногда похож на самоубийство. На убийство себя.

В этом маленьком помещении под чердаком кипела работа. Борис и другие сотрудники вдохновенно путались в лужах, тряпках, швабрах и ведрах с мыльной водой. Выглядели они забавно. Кто в джинсах и майке, кто – в офисном костюме и светлой рубашке: ездили с утра по делам и на встречи. Никто не сообразил взять рабочую одежду из дома. Боря снял черный пиджак, закатал рукава белой рубашки и штанины парадных брюк, стоял босиком, озабоченно и с надеждой глядя на мокрую тряпку, которая никак не цеплялась у него на швабру.

Когда он увидел Виолетту на пороге, его глаза посветлели так восторженно и изумленно, как будто он не рассчитывал на эту встречу никогда. Виолетта даже рассмеялась: солнце раздвинуло тучи.

Виолетта с удовольствием вписалась в процесс уборки. Она ведь тоже теперь тут не чужая. Сбросила босоножки, закатала свои джинсы, завязала узлом под грудью скользкую синтетическую блузку, которая под джинсами не держалась. И какое-то время было настолько все на местах. У людей мирный рабочий день, они приводят в порядок дом для своей работы. К ним завтра придут люди, и они смогут им помочь. Ведра перестали опрокидываться, тряпки и швабры были укрощены. Запахло чистотой.

Кто-то сбегал за едой. Они по очереди сполоснулись в маленьком санузле с душевой камерой. Все было вкусным – пицца и какая-то трава, купленная у бабушки на улице, пиво и вода. Они смеялись, рассказывали анекдоты. Еще смешнее были случаи из их практики. Ведь каких только чудиков не посылает жизнь следователям и журналистам.

А потом стали звонить жены. Люди вставали, смотрели на часы, уходили. И они остались вдвоем.

У Виолетты пустая квартира, у Бориса пустая квартира. Но доехать до квартир не было никакой возможности. Он мягко и ласково поднял ее со стула, она пересела на край стола… И таким осторожным, невинным был их первый поцелуй, как это может быть только у взрослых, давно знакомых людей, часто встречающихся, истосковавшихся в разлуке, не разлучаясь.

Дивана юристы еще не приобрели. Да на нем им было бы тесно. Не поместилась бы нежность. Боря просто разложил на полу свой парадный пиджак. Виолетта по пути к этому ложу потеряла скользкую блузку и джинсы. Очнулись ночью, комната освещалась лишь яркой луной за открытым настежь окном. Очнулись вдвоем, понимая, что иначе теперь никак.

Иван Григорьевич

Летние рассветы стали такими свежими, благоуханными, так медленно раскалялся день, что Берта придумала чудесный способ продлить ночь рядом с Анатолием. Она просыпалась до четырех утра, тихонько собиралась и уводила собак на прогулку. Он еще спал, а во сне ждал ее. Она возвращалась в пять, а ему вставать в шесть.

Это был, наверное, самый полный рассвет в жизни Берты. Она вышла с собаками в запах сирени; солнце, рождаясь, легко касалось ее лица. Золотило собачьи блестящие спинки. Впереди волшебный час – от пяти до шести. Он такой стремительный и такой длинный. У подъезда Берта наткнулась на знак. На асфальте мелом, большими печатными буквами, детскими неумелыми пальцами было написано: «5 ЛЕТ ЭТО ПОЧТИ 6». Кто-то начал писать свою биографию. Берта осторожно обошла историческую запись, чтобы не стереть. Вечером ежедневный разговор с сыном и мамой. Вечером опять к ней вернется ее мужчина. И они исчезнут для всего мира до шести утра следующего дня.

А днем ее ждут необычные и трудные дела, в которых она совсем не имеет опыта. Но отступать не собирается. И Берта посмотрела на единственное облако над головой. Там живет Рекс. Там и в ее сердце, которое умеет мстить.

Они погуляли по собачьей лужайке. Летом лужайка не только собачья. Здесь с утра до вечера под деревьями перманентные пикники. Кто-то даже диван притащил. Но в основном отдыхающий люд довольствуется ящиками для пива и водки, сидят на траве, в которой и оставляют бутылки. Потому они быстро и ушли оттуда. Позже, когда другие собаки подберут остатки закуски, можно выбрать время и здесь погулять.

Они пошли по спящим дорожкам, под сонными домами, закупоренными, как крепости, первыми этажами: здесь решетки, жалюзи, плотные шторы и просто клеенки и тряпки. Люди боятся людей, как самых страшных врагов, а убивают собак.

Яркая детская площадка безлюдной уже не была. Берта увидела на одной из скамеек слишком тепло одетого для такой погоды седого человека. Он читал газету. Рядом с ним стояла тряпичная сумка, какие носят бомжи – несчастные перекати-поле. На скамейке рядом стояли другие, приблизительно такие же сумки. Джессика метнулась к ним, явно на какой-то интересный для нее запах. Берта вошла, чтобы взять ее на поводок.

– Не нужно ее пристегивать, – сказал человек. – Я не боюсь собак. Пусть она побегает на свободе, пока нет здесь детей.

– Я сейчас отпущу, – кивнула Берта, задумчиво глядя на его газету. Какой необычный бомж. Строгое, интеллигентное лицо, очки.

– Вы сомневаетесь в том, что я бомж? – улыбнулся человек. – Не сомневайтесь. Бомж собственной персоной. По имени Иван Григорьевич. Если посидите со мной рядом, сочту за честь.

Берта хотела сказать, что у нее мало времени до пяти часов осталось, но передумала и присела. Иван Григорьевич был опрятно одет, без этого тяжелого запаха, который часто бывает у бомжей…

Печальную историю рассказал ей тезка ее прадеда. Он в войну был сыном полка. После войны, еще несовершеннолетним, попал в лагерь по обвинению в подготовке теракта против товарища Сталина. Потом вышел, будучи уже полным сиротой, стал работать, окончил заочно институт, женился. Родилась дочь. Жена умерла. У дочери муж и двое детей. У младшего внука Юры ДЦП. Дочь с мужем не справились с трудностями кризиса, безработицей и уехали в другую страну, чтобы спасти старшего сына, дать ему образование. Малыша оставили в детском доме для инвалидов. Посылают туда уже три года по двести долларов в месяц. За это время цены на все так выросли, лекарства, еда и прочее. Иван Григорьевич отдавал практически всю свою пенсию, чтобы скрасить тягостную для ребенка жизнь среди чужих людей, среди своей беспомощности и одиночества. Покупал ему, какие мог, подарки.